Ирина Борисова - Хозяйка

Я могу договориться и до того, что не все при социализме кажется мне теперь таким отвратительным, хотя это не значит, что я туда обратно хочу. И не хочу свою судьбу распространять на всех остальных, кто по-настоящему с системой столкнулся: наверное, это моя глупость или везение, что я жила скорее своей жизнью, и что мы с ней как-то разошлись. Или, может, она меня ослепила?

И, все-таки, мне кажется, Тод прав, и эти разговоры о прошлом не конструктивны. Существует только сейчас, от него ветвятся тропинки. При первобытно-общинном строе были волки и тигры, при феодализме была инквизиция, теперь тоже много кто есть. Живой душе всегда трудно: даже в Канаде ей, все равно, умирать.

Новое — поначалу неясная мысль, неожиданно мелькнувший сюжет, блик, исчезнувший так быстро, что не успеешь разглядеть. Новое сначала забрезжит среди обжитого старого, среди уюта и рутины, которые клянешь под горячую руку, но к которым привыкаешь. Новое манит: приятно мечтать, как оно случится. Можно с удовольствием рассуждать о нем за столом, можно убеждать себя и близких, что вот еще немного, и ты предпримешь шаги, и начнется другая жизнь.

С новым надо быть осторожным, если дать ему волю, позволить себе чересчур размечтаться, оно выйдет из-под контроля, перестанет быть зависимым, оно станет требовать, толкать тебя в спину, заставит идти по лестнице в редакцию ведомственной газеты с дурацкой статьей, написанной по наущению полусумасшедшего коллеги, пенсионера-правдоискателя, обличавшего начальство за злоупотребления и взывавшего к гражданскому долгу. Мне, по большому счету, было наплевать на начальство и на его злоупотребления, мне хотелось изменить свою жизнь, сжечь мосты, сделать что-то такое, чтобы нельзя было продолжать.

Это я понимаю сейчас, а тогда, в середине восьмидесятых, когда я сидела со своей обреченной на выброс в корзину статьей в редакции ведомственной газеты, куда сразу прибежал толстый человек из парткома, такой толстый, что руки его не лежали вдоль туловища, ему приходилось их растопыривать, и смотрел на меня с удивленным любопытством, воплощая собой вопрос «что за этим стоит?», я не смогла бы объяснить не только ему, но и себе, что мне необходимо вырулить из накатанной колеи, но воспитание не позволяет бросить воспетую родителями «работу по специальности», и вот таким хитрым способом я пытаюсь освободиться.

А потом, завладев человеком, новое жестоко, как новая школа в детстве, где тебя никто не знает, где все секреты — чужие, смех, если не над тобой, то и не для тебя, а ты ходишь с гордо поднятым носом, изображаешь полную независимость, а, на самом деле, с отчаянием думаешь: «Неужели когда-нибудь я привыкну?»

Музей-квартира Кржижановского была тогда на ремонте, и я, вместе с рабочими топливно-энергетического комплекса, плотниками, малярами и сантехниками, принимала в этом ремонте участие, мне выдали рабочую одежду, ведро и рукавицы, я наполняла ведро строительным мусором, ходила на помойку и обратно со скорбным лицом, и слесарь Володя, с которым потом подружились, смеясь, вспоминал, как думал тогда, что это еще за мадонна.

Новое — пустота, ничто, из которого надо сделать что-то, когда не знаешь как. Написать рассказ, добыть денег из ниоткуда, или сдать баланс после двухнедельных бухгалтерских курсов, когда не у кого спросить, и не понимаешь настолько, что даже не знаешь, что спрашивать, когда находишь каких-то случайных людей, главбуха, с дочкой которого сын ходил в садик, и набиваешься на консультацию, сгорая от стыда, что отнимаешь время, и слушаешь с наморщенным лбом, как считать финансовый результат, стараясь не пропустить ни крупицы драгоценной информации, и суешь потом главбуху конверт, и отмахиваешься от попыток не взять, и убегаешь, а потом звонишь еще, мучаясь от неловкости, уточняя детали, и, наконец, идешь в налоговую, где противная тетка брезгливо разворачивает твои бумаги и, ткнув мизинцем в какую-то цифру, без комментариев заворачивает их назад, и ты снова звонишь главбуху, узнаешь, как исправить цифру, покупаешь по его совету коробку конфет и снова плетешься в налоговую, уже с коробкой.

А потом когда баланс все же принят, рассказ написался, деньги идут, и новое вознаграждает тебя тихими вечерами в музее-квартире, есть какое-то время, чтобы порадоваться, пока не привыкнешь, пока новое опять не станет старым.

Первая налоговая инспекторша, к которой я попала, была неприятная, она ничего у меня не принимала, ничего не объясняла, потом я догадалась, что надо приносить ей конфеты, и она стала брать мои отчеты, не проверяя, а потом ее выгнали за нарушения.