Никос Казандзакис - Грек Зорба

- Зачем?

- Из самолюбия, чёрт побери! Однажды я прогуливался с Лолой, держа её за руку. То есть нет… Погляди, вот так, только лишь за кончики пальцев! Так вот, уличный мальчишка, чёрт бы его побрал, сопляк, от горшка два вершка, начал нас дразнить: «Эй, старик, - кричит этот сукин сын, - эй, дедушка, куда это ты повёл свою внучку?» Лола, сам понимаешь, смутилась, я тоже. И чтобы ей больше не стыдиться за меня, в тот же вечер я пошёл к парикмахеру и вычернил свой парик.

Я рассмеялся. Зорба посмотрел на меня с серьёзным видом.

- Тебе это кажется смешным, хозяин? Тем не менее, послушай, что за странные мы существа. С того самого дня я стал совсем другим человеком. Можно сказать (да я и сам в это поверил), мои волосы и в самом деле чёрные: видишь ли, то, что нам не нравится, легко забывается, теперь, могу тебе поклясться, и сил у меня прибавилось. Лола тоже это заметила. А эта стреляющая боль в пояснице, ты помнишь? Сейчас всё в порядке, с ней покончено! Ты мне не веришь. Конечно, о таких вещах, пожалуй, в твоих книгах не пишут… Он с иронией усмехнулся, но тотчас, сдержавшись, сказал:

- Извини меня, хозяин. Единственная книга, которую я прочёл за всю свою жизнь, была «Синдбад-Мореход» и вся польза, которую я из неё извлёк… Он снял со стены сантури, медленно, с нежностью развернул её.

- Пойдём наружу, - сказал он, - в этих четырёх стенах сантури словно не в своей тарелке. Ей, как дикому животному, нужен простор. Мы вышли, в небе искрились звезды, Млечный путь тёк с одного края неба на другой, море кипело.

Мы сели на гальку так, что волны касались наших ног.

- Когда на душе тоска, нужно малость повеселиться, - сказал Зорба. - Ну что ж, давай! Что она себе думает? Что заставит нас уступить? Ну-ка, иди сюда, сантури!

- Спой македонскую, песню твоей страны, Зорба, - попросил я.

- Критскую, песню твоей земли! - ответил Зорба, - я спою тебе куплет, которому меня научили в Кандии, с тех пор как я его узнал, жизнь моя переменилась. Он на минуту задумался.

- Да нет, она не переменилась, - сказал он, - просто теперь я понял, что был прав. Старый грек положил свои заскорузлые пальцы на струны сантури и напрягся. Грубым, хриплым голосом, он затянул свою песню:

Если принял ты решенье,

Брось свой страх и марш вперёд!

Отпусти поводья, юность,

Прочь, сомненья, навсегда!

Всё мгновенно изменилось, исчезли заботы, пропала давящая тоска, душа воспряла. Лола, лигнит, канатная дорога, вечность, мелкие и большие хлопоты - всё это стало голубоватым дымом, который рассеялся в воздухе, и не осталось ничего, кроме человеческой души, которая пела.

- Я всё отдаю тебе в дар, Зорба! - воскликнул я, когда окончилась гордая песня. - Всё, на что ты потратился, я тебе дарю: девушку, твои крашеные волосы, деньги, что ты растранжирил, всё, всё! Пой ещё! Он вновь напряг свою жилистую шею:

Смелее, чёрт возьми, давай же, будь что будет!

Иль выигрыш нам дан, иль счастие убудет!

С десяток рабочих, спавших около шахты, услышали пение. Крадучись, они спустились и, затаившись близ нас, слушали свои любимые песни.

Не в силах больше сдержать себя, рабочие вдруг появились из темноты, полураздетые, взъерошенные, в своих панталонах с напуском и, встав вокруг Зорбы, закружились в танце прямо на крупной гальке.

Захваченный этим зрелищем, я смотрел на них: «Вот она, настоящая жила, которую я искал. Другой мне не нужно».

На следующий день с самого утра в галереях раздавались удары кайл и крики Зорбы. Рабочие трудились с неистовством. Только Зорба мог их так увлечь, с ним работа становилась вином, песней, любовью, и люди словно пьянели от неё. В их руках земля обретала жизнь. Камни, уголь, дерево - рабочие следовали заданному им ритму. При свете ацетиленовых ламп в забоях шла настоящая битва. Зорба продвигался всё дальше, сражаясь врукопашную. Каждой галерее, каждой жиле он давал имя, одухотворял мёртвую застывшую природу, и с этой минуты ничто не могло вырваться из его рук.

«Если я знаю, - говорил он, - что эта галерея зовётся Канаваро (именно так он назвал первую галерею), я спокоен. Я её знаю по имени, и она не

осмелится сыграть со

мной злую шутку.

Ни «Мать-настоятельница», ни «Кривоножка», ни «Зассыха». Говорю тебе, я знаю их все и каждую - по имени».

В тот день я проскользнул в галерею незаметно для Зорбы.

- Смелее! Смелее! - распаляясь, кричал он рабочим по привычке. - Вперёд, ребята! Мы покорим гору! Мы ведь мужчины, не так ли! Дикие звери! Господь Бог смотрит на нас и дрожит от страха. Вы - критяне, я - македонец, мы вместе покорим гору, а не она нас! Мы и Турцию поимеем, не так ли, разве эта ничтожная гора сможет испугать нас? Вперёд! Кто-то подбежал к Зорбе, при свете ацетилена я узнал узкое лицо Мимито.