Никос Казандзакис - Грек Зорба

- Очень хочу, - ответил я, - это большая честь для меня, мадам Гортензия.

Она поднялась, привела в порядок кудряшки, вылезшие из-под её маленькой шляпки, и облизала губы.

- Доброй ночи, мой друг, - сказала она, - доброй ночи и пусть он быстрее возвращается!

Я видел, как она удаляется, переваливаясь, изгибая своё старое тело с жеманством девушки. Радость несла её как на крыльях, старые бесформенные лодочки оставляли в песке маленькие, но глубокие следы.

Не успела она скрыться, как с пляжа донеслись пронзительные крики и плач.

Я вскочил и побежал. На другом конце пляжа завывали женщины, они словно пели жалостную погребальную песню. Поднявшись на скалу, я осмотрелся. Со стороны деревни бежали мужчины и женщины, а за ними с лаем собаки, впереди, вздымая облака пыли, скакали два или три всадника.

«Беда какая-то», подумал я и, торопясь, спустился к мысу.

Шум толпы всё нарастал. В небе в лучах заходящего солнца неподвижно висели два-три розовых весенних облака. Девичье дерево было покрыто молодыми зелёными листьями.

Мадам Гортензия в слезах бежала обратно, волосы её растрепались, она еле переводила дух. В руках у неё была соскочившая с ноги туфля.

- Боже мой… Боже мой… - крикнула она, пошатнулась и чуть не упала на меня. Я её поддержал.

- Почему ты плачешь? Что случилось? - спросил я и помог ей надеть дырявую туфлю.

- Я боюсь… я боюсь…

- Чего же?

- Смерти.

Она словно чувствовала в воздухе запах смерти и была охвачена страхом. Я взял её дряблую руку, её старое тело противилось и дрожало.

- Я не хочу… не хочу… - кричала она.

Несчастная женщина испытывала страх, учуяв место, где появилась смерть. Она боялась, что Харон увидит её и вспомнит о ней… Как и все старые люди, наша бедная русалка пыталась скрыться в траве, принимая её зелёный цвет, спрятаться в земле, принимая её тёмно-коричневую окраску, для того, чтобы Харон не смог её различить. Она вся дрожала, втянув голову в жирные сутулые плечи.

- Друг мой, укрой меня, - просила она, - укрой меня и сходи посмотри.

- Тебе холодно?

- Я совсем замёрзла, укрой меня.

Укрыв её, как можно лучше, я пошёл к мысу и теперь ясно различил погребальные песнопения. Мимо меня пробежал Мимито.

- Что случилось, Мимито? - крикнул я.

- Он утонул, он утонул, - не останавливаясь, ответил он.

- Кто?

- Павли, сын Маврандони.

- Почему?

- Вдова…

Слово застыло в воздухе. Внезапно в вечернем свете передо мной возникло опасное и гибкое тело вдовы.

Я подошёл к скалам, где собралась вся деревня. Мужчины молчали, обнажив головы. Женщины, откинув свои платки на плечи, рвали на себе волосы и испускали пронзительные крики. На гальке лежало иссиня-белое распухшее тело. Над ним застыл старый Маврандони. Правой рукой он опирался на палку, левой сжимал седую волнистую бороду.

- Будь ты проклята, злодейка! - вдруг раздался пронзительный крик. - Господь Бог заставит тебя заплатить за это!

Одна из женщин поднялась и, повернувшись к мужчинам, сказала:

- Разве нет среди вас мужчины, чтобы перерезать ей горло, как паршивой овце? Жалкие трусы! Она плюнула в сторону мужчин, которые смотрели на неё, не говоря ни слова.

Кондоманолио, хозяин кафе, быстро возразил ей:

- Нечего нас унижать, Деликатерина, - воскликнул он, - ты увидишь, в нашей деревне есть смелые люди!

Я не смог сдержаться.

- Неужели вам не стыдно, друзья! - взывал я. - В чём виновата эта женщина? Это судьба. Побойтесь Бога! Но никто не ответил мне.

Манолакас, кузен утопленника, склонившись своей тушей над трупом, взял его на руки и первым пошёл в сторону деревни.

Женщины пронзительно кричали, царапали лица и рвали на себе волосы. Увидев, что тело уносят, они бросились, чтобы вцепиться в него. Но старый Маврандони, подняв палку, отстранил их и пошёл во главе процессии. Женщины пошли за ним с заунывным пением. Мужчины молча шли сзади.

Постепенно они исчезли в сумерках. Снова стало слышно мирное дыхание моря. Я осмотрелся, кругом никого не было.

«Надо возвращаться, - сказал я себе, - ещё один день, наполненный горечью!» Идя по тропинке, я восхищался этими людьми, которые так близко и с такой теплотой принимали к сердцу людские страдания: мадам Гортензия, Зорба, вдова, бедный Павли, с такой смелостью бросившийся в море, чтобы усмирить своё горе. Деликатерина, призывавшая зарезать вдову, как овцу, Маврандони, который не мог не только плакать, а даже говорить. Один я был спокоен, но беспомощен. Кровь не кипела в моих жилах, я не испытывал ни страстной любви, ни ненависти. Мне хотелось всё уладить, трусливо бросив всё на произвол судьбы.