Никос Казандзакис - Грек Зорба

- Садись. Выпьешь рюмку настойки? - Он сел, осторожно положив свой свёрток на соседний стул.

- Шалфейную настойку? - сказал он презрительно. - Хозяин, порцию рома!

Он пил свой ром небольшими глотками, подолгу смакуя его во рту, затем позволял ему постепенно согревать нутро. «Сколько в нём чувства, - подумал я, - какой утончённый гурман».

- Что ты умеешь делать? - спросил я его.

- Я всё умею: ногами, руками, головой - в общем всё. Легче назвать то, чего я не умею.

- Ты где работал в последнее время?

- На одной шахте. Ты знаешь, я неплохой шахтер. В руде разбираюсь, могу отыскать жилу, проходить штольни и в шахту спуститься - словом, ничего не боюсь. Я хорошо работал, был мастером, не мне жаловаться. Да вот, дьявол попутал. В прошлую субботу я был слегка под градусом и, недолго думая, пошёл к хозяину, который приехал в тот день с проверкой, ну я ему и надавал по физиономии.

- Избил? За что же? Что он тебе сделал?

- Мне? Ничего! Совсем ничего, я тебе говорю! Да я и видел-то в первый раз этого человека. Он нам даже раздавал сигареты, чёрт бы его побрал.

- Ну и что же?

- Опять ты со своими вопросами! Да мне просто взбрело в голову, просто так, старина. Ты знаешь историю про мельничиху? Вот и скажи, разбирается ли её зад в орфографии? Зад мельничихи - это и есть человеческий разум.

Мне известно много определений человеческого разума, но это показалось мне наиболее выразительным и особенно понравилось. Я смотрел на своего нового товарища с живым интересом. Лицо его было покрыто морщинами и оспинами, словно изъеденное дождём и ветром. Несколько лет тому назад другое лицо произвело на меня такое же впечатление старого изрезанного дерева: лицо Панаита Истрати.

- А что у тебя в свёртке? Еда? Одежда, инструменты?

Мой новый товарищ пожал плечами и рассмеялся.

- С твоего позволения, ты мне кажешься очень умным, - сказал он, погладив свёрток длинными крепкими пальцами. - Нет. Это сантури.

- Сантури? Ты играешь на сантури?!

- Когда у меня ни гроша, я хожу по кабачкам, играя на сантури. Пою старые песни клефтов Македонии, а потом собираю милостыню вот в эту шапку, и она наполняется медяками.

- Тебя как звать?

- Алексис Зорба. Иногда для смеха меня зовут телеграфный столб: я длинный, а голова у меня плоская как лепёшка. Пусть говорят, что хотят. Ещё меня называют пустозвоном - было время, когда я торговал жареными тыквенными семечками. Зовут меня также и парша: куда бы я ни попал, всюду оставлю после себя опустошение. Есть у меня и другие прозвища, но о них в следующий раз.

- А как ты выучился играть на сантури?

- Мне было двадцать лет. Во время сельского праздника, там, у себя, у подножия Олимпа, я впервые услышал сантури. У меня дух захватило. Три дня я не мог ни есть, ни спать. «Что с тобой?» - спросил меня однажды вечером отец. «Я хочу научиться играть на сантури!»

- «Тебе не стыдно? Ты что - бродячий цыган? Ты хочешь стать музыкантом?»

- «Я хочу научиться играть на сантури!» У меня тогда было немного мелочи, чтобы, когда придёт время, жениться. Ты видишь, я был совсем ещё безмозглый мальчишка, но, однако кровь у меня бурлила, я хотел жениться. Я, почти нищий!

Итак, я отдал всё, что у меня было, да ещё задолжал, но сантури купил. Вот эту самую. С ней я и убежал. Приехав в Салоники, я нашёл одного турка, Реджепа Эффенди, это был настоящий мастер игры на сантури! Я бросился к его ногам. «Чего ты хочешь, маленький христианин?» - спросил он меня. «Я хочу научиться играть на сантури».

- «Хорошо, но зачем ты кинулся мне в ноги?»

- «Потому что у меня нет ни гроша, чтобы тебе заплатить!» - «Однако ты хочешь играть на сантури?»

- «Да».

- «Ну что ж, тогда оставайся, малыш, я не особенно-то и нуждаюсь, чтобы мне платили!»

Я остался у него, учился около года. Его, пожалуй, сейчас нет в живых. Если Господь Бог пускает в рай даже собак, то он мог бы открыть двери и для Реджепа Эффенди. С тех пор как научился играть, я стал другим человеком. Если нападает тоска или у меня нет ни гроша, я играю на сантури, и мне становится легче. Когда я играю, со мной лучше не говорить, я всё равно ничего не слышу, а если и слышу, то сам говорить не могу. Даже если бы я захотел, не могу.

- Но почему, Зорба?

- Э! Просто страсть!

Дверь открылась. Шум моря снова ворвался в кафе; руки и ноги мерзли. Я ещё больше съёжился в своём углу и, плотнее завернувшись в пальто, почувствовал себя вновь на вершине блаженства.

«Зачем уезжать, - думал я. - Мне так хорошо здесь. Растянуть бы эту минуту на годы».