Никос Казандзакис - Грек Зорба

И в ту же минуту делает его неподвижным.

Здесь тоже живёт отродье дьявола, - сказал он, - пойдём прочь, хозяин!

Уже начинало светать, когда мы пришли к себе в хижину. Я в изнеможении бросился на кровать. Зорба умылся, зажёг жаровню и сварил кофе. Он присел на корточки перед дверью, закурил сигарету и принялся мирно потягивать табачный дым, глядя в сторону моря. Лицо его было серьёзным и сосредоточенным. Он был похож на японский рисунок, какой я очень любил: аскет сидит, скрестив ноги, завернувшись в длинные оранжевые одежды; лицо его блестит, как хорошо отполированное дерево, почерневшее от дождей; выпрямив шею, улыбаясь, бесстрашно смотрит он перед собой в тёмную ночь…

Я глядел на Зорбу при свете луны и восхищался: с какой лихостью и простотой он приноровился к этому миру, как гармонировали его душа и тело; и всё сущее - женщины, хлеб, вода, мясо, сон - объединялось радостно с его телом и становилось Зорбой.

Никогда ранее я не видел такого дружеского единения между человеком и вселенной.

Луна уже склонялась к своему ложу, совершенно круглая, бледно-зелёная. Невыразимая нежность охватила море.

Зорба бросил сигарету, пошарил в корзинке, достал нитки, катушки, небольшие кусочки дерева, зажёг керосиновую лампу и снова стал испытывать канатную дорогу. Склонившись над этой несложной игрушкой, Зорба был поглощён своими расчётами, наверняка очень трудными, ибо он поминутно почёсывал голову и чертыхался.

Вдруг ему все надоело, он двинул ногой, и канатная дорога развалилась.

Меня сморил сон. Когда я проснулся, Зорба уже ушёл. Было холодно, и я не испытывал ни малейшего желания вставать. Протянув руку к небольшой книжной полке над постелью, я взял книгу, которую любил и всегда брал с собой: поэмы Малларме. Я читал медленно, наугад, закрывал книгу, вновь раскрывал, - ставил на место. В этот день впервые за долгое время мне всё показалось безжизненным, лишённым запаха и вкуса. Пустые полинявшие слова повисали в воздухе, как дистиллированная вода, без микробов, но и без питательных веществ. Всё было мертво. Мысли мои перескочили на религию, которая тоже потеряла своё созидательное начало; боги всё чаще становятся поэтическим мотивом, годным лишь на то, чтобы скрасить одиночество души, или стать украшением стены. Тоже произошло и со стихами. Пылкое воображение, питаемое плодородной землёй и семенами разума, тратится теперь на великолепную интеллектуальную игру с воздушной архитектурой, замысловатой и слишком сложной.

Я вновь раскрыл книгу и принялся за чтение. Ныне я дивился тому, как на протяжении стольких лет эти стихи захватывали меня. В его поэзии жизнь - светлая, прозрачная забава без капли живой крови. На самом деле каждый смертный отягощён желанием, порочным волнением, в котором участвуют любовь, тело, голос; в поэзии же всё это, переплавившись в доменной печи сознания, превращается в абстрактную идею.

Все эти литературные изыски, которые некогда так очаровывали меня, сегодня показались обычной шарлатанской казуистикой. Так было всегда на закате цивилизаций. Последний человек, освободившийся от всяких верований и иллюзий, ничего не ждущий и ничего не боящийся, опустошён: нет ни семени, ни экскрементов, ни крови. Всё материальное превратилось в слова, слова-в музыкальное фиглярство; но последний человек пойдёт ещё дальше: он сядет на краю своего одиночества и будет превращать музыку в немые математические уравнения.

Я вздрогнул. «Будда - вот кто последний человек! - озарило вдруг меня. - В этом его тайный и ужасный смысл. Будда - вот та «чистая», опустошённая субстанция; он и есть небытие. Опустошите ваше нутро, сознание, сердце! - призывает он. Там, где ступит Будда, не забьёт ключевая вода, не прорастёт трава, не родится ребёнок».

«Нужно его нейтрализовать, - думал я, - призвав на помощь волшебные слова, магический ритм, навести на него колдовские чары, чтобы заставить покинуть меня навсегда! Опутав его сетью образов, нужно поймать и освободиться от него!»

Написать «Будду» и покончить, наконец, с литературными выдумками, внедрившимися в моё сознание. Я смело вступил в борьбу с фатальной силой разрушения, владевшей мной, в поединок с великим Нет, которое пожирало мое сердце, от исхода которого зависело спасение моей души.

Ликующий и решительный, я взял рукопись. Найдя цель, я теперь знал куда ударить! Будда - вот кто последний человек, мы же только начало; мы ещё недостаточно ели, пили и любили женщин, мы ещё не жили. Он пришёл к нам слишком рано, этот слабый, задыхающийся старик. Пусть он убирается к чёрту и побыстрее!