Зульфю Ливанели - История моего брата

– Вы так рассказываете об этой русской, – морщилась тем временем журналисточка, – что можно решить, будто не ваш брат, а вы сами в нее влюбились.

– Ошибаешься, детка, – улыбнулся я. – Я лишь пытаюсь рассказать тебе обо всем глазами брата. А кроме того, мне хочется, чтобы ты поняла истинный масштаб событий и не воспринимала эту историю как обычную историю любви между мужчиной и женщиной.

– Сколько же лет было той девушке?

– Потом мы узнали, что двадцать два.

– Ну и как это вяжется с вашей теорией о гормонах и гипофизе? У нее тех же гормонов не было? Не вырабатывается такое у внеземного существа?

Я посмотрел на нее.

– Ты рассердишься, если я скажу, что нет, не вырабатывается. Впрочем, я был так убежден, что встретил ангела, что такие вещи мне даже в голову не приходили.

– Ну ладно, – проворчала она. – Давайте, продолжайте ваш рассказ.

– Ты тоже очень красивая, – произнес я. – Поверь мне, ты очень красивая девушка, очень!

– Вот и нет! – упрямо проговорила она. – Никакая я не красивая. – Потом, помолчав, добавила: – Но я умею делать себя красивой.

Я не понял, что она имела в виду, но переспрашивать не стал. Наверное, она просто рассердилась из-за того, что я с восторгом описывал Ольгину красоту.

Я продолжил:

– Оксана что-то сказала сестре, и мы вошли в квартиру. Дом выглядел очень запущенным, отовсюду веяло нищетой; за маленьким, застеленным клеенкой столом сидел худой человек с ввалившимися щеками, у него была одна рука и одна нога. Перед ним стояла бутылка дешевой водки. Мы попытались поздороваться с ним по-русски, еле выговорив: «Добрый вечер», а потом выставили на стол все, что привезли из общежития. На человеке была старая военная форма, он пригласил нас вместе выпить. Он совершенно не удивился, да и казалось, будто ничто в жизни уже не могло его удивить. По виду это был совершенно конченый человек. Мы с Мехмедом и Людмилой сели за стол, принялись пить водку, которую привезли, Людмила добавила себе в водку «кока-колы» – отвратительный, на мой вкус, напиток получился. Она переводила, и от нее мы услышали, что человек был офицером и воевал в Афганистане. Ногу и руку он потерял в том аду.

Пока я рассказывал об отце Ольги, моя гостья медленно склонила голову, словно переспевший колос, который больше не может выдерживать свой вес. Едва голова ее коснулась подушки, она погрузилась в глубокий сон, свойственный молодости.

Очевидно, на нее подействовали лекарства. Какоето время я смотрел, как она спит. Дышала она почти неслышно, словно растворившись в реке времени. Не знаю, почему я так долго смотрел на нее. Я не имел обыкновения наблюдать за спящими девушками, как Янусари Кавабата или Маркес, который подражал ему своими новеллами, но я довольно долго просидел там. Потом тихонько встал, вышел и закрыл за собой дверь.

Тем утром, пребывая между сном и явью, мне явилось странное видение, которое прежде никогда меня не посещало. Я оказался в современном выставочном зале. Множество картин в том зале освещалось специальными лампочками. Самым странным было то, что все картины изображали «Мону Лизу». Итак, на стенах висели десятки Мон Лиз.

Я начал ходить по залу. Разглядывая полотна, я заметил, что улыбка, положение рук, посадка, одежда и даже фоновый пейзаж на картинах одинаковы, однако выражение лица Моны Лизы на каждом полотне было неповторимым. Первой висела традиционная «Мона Лиза» да Винчи. Однако лицо Моны Лизы на соседней картине очень напоминало лицо Хиллари Клинтон. Затем я увидел Мону Лизу с лицом матери Терезы, Индиры Ганди, Тюркян Шорай, Мерилин Монро, Арзу, Тансу Чиллер, Хатидже-ханым, Людмилы, моей матери, Маргарет Тэтчер…

Я подолгу рассматривал картины. Под каждой из них следовало подписать «спокойствие», «гнев», «нежность», «невинность», «злоба», «стыдливость», «соблазн», «отчаяние», «ненависть», «таинственность», «жажда власти», «доброта».

Тем утром я долго не мог подняться. Бродя среди портретов, я заметил, что двух женщин там не хватает: спавшей внизу журналистки и Ольги. Их обеих не было, возможно, потому, что чувства на их лицах невозможно было описать одним словом.

Наконец явилась Хатидже-ханым. Я крикнул ей, чтобы она принесла девочке завтрак. Не прошло и десяти минут, как Хатидже-ханым, взволнованная, ворвалась ко мне в комнату. Она очень расстроилась, увидев девушку в таком состоянии: ах, бедняжка, она совсем крошечка рядом с этим огромным Кырбашем, а ведь он с ее Мухарремом как миленький играл, как пес только посмел напасть на девушку.