Нагиб Махфуз - Любовь под дождем

— Но ведь у тебя сын на фронте! Зачем ты себя упрекаешь?

— Не так уж часто и упрекаю! За всякими заботами да хлопотами подумать об этом хорошенько — и то времени нет.

Хусни решил, что и сам он в таком же положении: будничные мелочи заслоняют главное и важное…

От этих мыслей его отвлек Абду:

— Как ты думаешь, устаз, чем все это кончится?

— Святой вопрос! — засмеялся Хусни, — Подождем — увидим!

— Но смерть-то не ждет!

— Тут уж кто кого опередит! Не одни мы умираем.

— Разве дети богатых тоже гибнут? — вмешался Ашмави.

— Смерть не выбирает! Ей все равно — что бедный, что богатый.

— А я вот сердцем чую, что богатых на фронт не посылают!

— Не верь сердцу, Ашмави!

Хусни глубоко вдохнул в себя дым. Он был расстроен: вместо желанного отдыха эта ночь принесла только разговоры о горьком поражении и его последствиях. И вот теперь его гнетет печаль. И избавиться от нее невозможно. Гора спокойствия рассыпалась, рассеялся мираж убаюкивающих иллюзий. Одно только утешение: не ему, а стоящим у власти принимать решения и ломать голову над тем, как добиться их выполнения. А ему бы только отыскать место, где бы не говорили о войне!

В небольшой комнате с окном, выходящим на Нил, сидели три подружки — Алият Абду, Сания Анвар и Мона Захран. В воздухе веяло осенней свежестью, в небе плыли белые облака. Мона пригласила Алият с Санией к себе, в квартал Маньял, и они с удовольствием пришли, надеясь узнать приятные новости. Все трое крепко подружились еще в школе. Мона была очень красива — почти белая кожа, лучистые черные глаза, стройная высокая фигура. Семья ее ни в чем не нуждалась. Отец был директором нотариальной конторы. Мать, в прошлом учительница, выйдя на пенсию, устроилась работать в управление по туризму. У Моны было два брата. Один, инженер, стажировался в Советском Союзе, другой, врач, работал в провинции Мануфия. Он надеялся поехать за границу для усовершенствования знаний. Мона всегда о чем-то мечтала, из-за чего-то бурно волновалась.

Комната Моны напомнила Алият и Сании квартиру Хусни Хигази, хотя, конечно, обставлена она была совсем по-другому. Но они искренне любили подругу и не завидовали ей. Им не терпелось услышать ее новости. Но Мона ошеломила их.

— Помолвка не состоялась! — объявила она.

— Не может быть!

Месяц назад все трое случайно встретились в «Чайном домике» и Мона познакомила их с молодым человеком. Салем Али был юристом и служил в государственном совете. Она представила его как своего друга, а возможно, и жениха. Вот почему теперь девушки ждали услышать от Моны совсем другое — ее настойчивое приглашение, казалось им, могло быть продиктовано только желанием поскорее поделиться с ними радостью.

— Уж наверное, порвала с ним ты! — заметила Сания.

— Ты, как всегда, права, — хмуро ответила Мона.

— Но ведь он очень приятный человек. И с положением!

— Нам казалось, что он тебя любит, да и ты к нему неравнодушна! — добавила Алият.

Эти слова вывели Мону из грустной задумчивости. Подруг она позвала, чтобы они ее пожалели, посочувствовали ей. С тяжелым вздохом она сказала:

— Я узнала, что он относится ко мне несерьезно.

Наступило неловкое молчание, которое прервала Сания:

— Только и всего?

— Разве этого мало?

Алият сказала решительно:

— Держу пари, он ухаживал за тобой с самыми честными намерениями!

— Ах, при чем тут это! Просто я убедилась, что мы, девушки, для него существа низшего класса.

Мона помолчала, а потом снова заговорила, горячо и нервно:

— Я, не задумываясь, бросила это ему в лицо. Он смешался, забормотал что-то невнятное, попытался оправдываться, но я с негодованием отвергла его лицемерные объяснения. Я потребовала, чтобы он хотя бы к себе отнесся с уважением. Он извинялся. Не помню, да и не хочу вспоминать этих притворных извинений! Я не приняла их и никогда не приму. Я спросила его: «Может быть, ты решил узнать обо мне больше того, что знаешь? Вот для того-то ты и добиваешься меня? Вот какова подоплека твоей так называемой любви?» Он пытался защищаться, утверждал, что любит меня, верит, что я чиста, как белая роза. Я зло рассмеялась и сказала, что ненавижу ухаживания с оглядкой, что мое прошлое принадлежит только мне и никому больше. Ведь я же не интересуюсь его прошлым — это его личное дело. Я прямо сказала ему, что решительно отвергаю любые формы зависимости и рабства!

Лицо Моны пылало от гнева, губы нервно подергивались, глаза сверкали. Ей было больно, что подруги явно ее не одобряют, что она напрасно ждала от них сочувствия.