Лауро Мартинес - Лоредана

Небольшая толпа людей, собиравшаяся неподалеку в ожидании исповеди, часто, как вы понимаете, приходила туда не исповедоваться, они приходили поговорить с ним, попросить его о помощи или посоветоваться, они хотели, чтобы он помолился с ними, и я видела, как он брал их за руки, словно передавал что-то драгоценное посредством этого прикосновения, я все это знаю, потому что видела своими глазами. Поговорив с ним, я стояла в стороне и наблюдала, но я не могла оставаться там долго, потому что люди начинали глазеть на мою черную вуаль, они прекрасно понимали, что я не из нижнего города. Послушайте, отец Клеменс, я рассказывала Орсо о своем проклятом замужестве, хотя мне от этого делалось дурно, я боялась, что он отвернется от меня, такой порочной, с ужасом и отвращением и не сможет уже поднять на меня глаз, но он не отвернулся. Я рассказала ему о Марко и Агостино, и о преступном капитане, о том, как жестоко меня лишили невинности, о предательских ловушках Марко и о его содомии, а также о том, как глубоко я погрузилась в пучину греха, и о своей низменной похоти, но я не передавала ему всех постыдных подробностей, о Небо, как я могла, да и кто, кроме исповедника, пожелал бы это выслушивать? И что же, вы думаете, он сказал мне, когда я ему во всем этом призналась? Он пожалел меня, он обнял меня и плакал горше, чем мой отец, он всхлипывал и надолго закрыл лицо руками, я не могла в это поверить, а потом он похвалил меня за мое мужество и сказал, что любит меня, он сказал, что страдания возвышают, если люди проходят через них, размышляя. Я не уверена, правильно ли я его поняла. О Марко он сказал, что тот более, чем любой другой, заслуживает моей жалости и моих молитв, потому что он был несчастнейшим человеком, это потрясло меня. Орсо сказал, что похоть — это род страдания, ужасное отпадение от Господа, более опасное и коварное, чем любой другой грех, кроме гордыни. Даже слепой нищий находится в лучшем положении, потому что он может узреть Бога, тогда как нищие во плоти не видят ничего, кроме похоти, и такая слепота куда как хуже слепоты физической. Он также открыл мне глаза на некоторые пороки верхнего города, хотя их никто не замечает и никто о них не говорит.

Теперь я расскажу вам, где мы встречались после смерти бедной Квирины, я хочу вспомнить эти места, даже если вы подумаете, что я вспоминаю грех, хотя, клянусь, это не было похоже на грех, грешат в темноте, а я не отворачивалась от Господа, так что в этом смысле это не было грехом. Я знаю, как чувствуешь себя во грехе: по коже пробегают мурашки от пугающего удовольствия, он наполняет тебя и возбуждает твои низменные части, он толкает тебя вниз, он сопровождается грязным постыдным волнением, все в тебе превращается лишь в желание греха, но никогда я не испытывала подобного чувства с Орсо, ни разу. Я чувствовала лишь, что на время оставляю бренную повозку — свое тело.

Я сказала, что назову вам те места, где мы встречались. Конечно, я знаю о передвижениях своего отца, и я могу контролировать перемещения наших слуг, так что дважды мне удавалось привести Орсо домой и спрятать его в своей спальне. Нет нужды говорить вам, насколько безрассудно я себя вела, но вы понимаете, что нам надо было быть вместе, не важно, каким способом; вы ведь, наверное, знаете, что в нашем городе незнакомцев, пойманных в чужих домах, разрезают на куски, это закон, а в приступе ярости мой отец мог бы убить и меня. Орсо провел те две ночи и два дня в моих объятиях, я не отпускала его, а он не хотел, чтобы его отпускали. Я не стыжусь этого, отец Клеменс, хотя и знаю, что вы бы нашли слова, чтобы доказать мою неправоту и открыть мне мой грех, но все равно я доверяю своим чувствам, они всегда умели отличить добро от зла, и ни разу в дни Большого Агостино и капитана они не заставляли меня поверить в то, что черное есть белое, я знала тогда, что мои поступки неправедны, даже когда хотела зачать ребенка и пыталась думать об Агостино как о своем муже. А мои чувства к Орсо говорят мне, что теперь, когда есть любовь, нет места греху и разврату, нет погибели для души. С капитаном каждый взгляд был грешным и грязным делом, с Орсо каждое движение — акт любви, так как же оно может принести что-то помимо добра? Я продолжу. Трижды с величайшими предосторожностями Орсо выезжал за город, где была я по делам отцовской фермы, я не брала с собой слуг, а местную прислугу отправляла из дому с разными поручениями. Каждый раз мы проводили в доме день или два, ночью не зажигали свечей, и достигали такого единения, какого, я думаю, редко достигают супруги. Те дни и ночи дали мне представление о хорах небесных, и когда придет мой последний час, да предстанет эта картина перед моими сомкнувшимися глазами. И наконец, самые дерзкие наши любовные свидания состоялись в нижней Венеции, мы были там вместе дважды, я переодевалась мужчиной и ночью выбиралась из отцовского дома через окно, держалась в тени и осторожно нащупывала путь в темноте, спускаясь по лестнице в нижний город, где меня ждал Орсо. Сердце выпрыгивало у меня из груди. Мы заходили в какой-нибудь дом и проводили там ночь, но еще до рассвета я была в своей спальне в верхней Венеции. Что я чувствовала в эти часы? Что вешу меньше перышка, что я воспаряю над своим телом, что могу глядеть прямо в небеса, что я — это не я и что я ничего не боюсь. Я понимала, что готова рисковать жизнью ради Орсо и что я буду делать это снова и снова, даже не задумавшись, потому что я должна быть с ним. Да простит меня Господь за такие слова, но это правда, я знаю, что перешагну через своего отца сира Антонио, чтобы быть с Орсо, и я не желаю ему вреда.