Лауро Мартинес - Лоредана

Я знаю, что вы не поверите мне, но я пишу это в исповеди и должна говорить правду, или душа моя погибнет. А я этого не могу позволить, не так ли? Поэтому я хочу повторить, что в тот день, в день, когда я в первый раз прикоснулась к нему, я не думала о нем как о мужчине, я думала о нем как не знаю о ком, он будил во мне самые лучшие и добрые чувства, и когда я прикасалась к нему, я ни о чем не тревожилась, все произошло неожиданно, само собой. Я вспоминала Марко и те проклятые дни, когда я была за ним замужем, и я думала об этом лице прямо передо мной, и глаза мои наполнялись слезами, а я не убирала рук. Что я знаю об этом мире? Я прихожу и ухожу, я встаю по утрам, делаю каждый день одни и те же вещи, я перебегаю от одной мысли к другой, а потом случается нечто удивительное, и я не могу и не хочу это остановить, словно приходит необычный новый день, но когда это случается с людьми (а этого почти никогда не случается), они радуются. И когда я прикасалась к лицу Орсо, начался мой новый день, мое сердце было в этом прикосновении, я вся была в нем и вся — в своем сердце, и это изменило саму природу прикосновения. Могу ли я сказать, что это прикосновение не имело никакого отношения к реальности, оно не было прикосновением плоти к плоти? Я должна написать слово «любовь», это была она, она охватила нас мгновенно, она была словно свет, который заливает темную комнату в тот момент, когда открываешь ставни, и это слово выражает все, что я могу сказать о том, что произошло, и о том, что я чувствую. Это была любовь, и сколько бы я ни теребила свою совесть, это и по сей день любовь. Я знаю об этом чувстве из речей священников, и то, что я чувствую к Орсо, идет вслед за моими чувствами к Христу и Богородице, я хочу сказать, это близкое, очень близкое чувство, потому что это нежное, высокое и доброе чувство. Я не знаю, как по-другому описать его, и если это кощунство (это кощунство?), я прошу прощения, но утверждаю, что мое чувство к Орсо стало знаменем моих молитв. Я знаю, что попала в беду, что не должна любить доминиканца, я знаю, что он один из рыцарей Божьих, вот о чем я должна говорить. Да помогут мне Небеса.

Я хотела здесь остановиться, но я продолжу. Сначала о грехе. Все началось через день после того, как я дотронулась до Орсо, мы стали мужем и женой в доме моего отца, и в этом не было ни капли стыда, была только глубокая радость. Эти слова запечатлены у меня в душе, я только переписываю их на бумагу. В моем сердце Орсо и я были связаны узами тех чувств, которые бывают между мужем и женой, но вы скажете, что это грех из-за обетов Орсо и моего нецеломудрия, и я не знаю, какие возражения привести, но это не было грехом. Вы называете это прелюбодеянием, но для меня это было в сто раз менее греховно, чем просто находиться в одной комнате с Марко, не говоря уже о том, чтобы ощущать на себе его прикосновения.

Позвольте мне начать заново, я не пробуждала своих чувств, они родились сами. Конечно, далеко не все из того, к чему меня подталкивают чувства, я готова совершить, никто так не поступает, иначе я бы убила Марко, Агостино и капитана. Я не искала Орсо, я никого не искала, он пришел в наш дом, он встал в дверях, он поднимался и спускался по нашей большой лестнице, он проходил через комнаты, где я выросла, тот же свет и тени падали на его лицо, я видела его тень на наших стенах, его юность повеяла на меня, как нежный ветерок, — о Небо, он даже выглядел как мы, как сказала Квирина, очень похож на нас, не только лицом, но и плечами, и манерой держаться. Так был ли он послан Богом? Послушайте, в нем я увидела саму себя молодой, но не погубленной, это было горькое и нежное чувство, и когда я обнимала его, мне казалось, что я растворяюсь, растворяюсь и в конце концов исчезаю совсем. И это еще не все. Орсо думал, что он примерно одних со мной лет, но когда он назвал свой возраст, я сказала, что почти гожусь ему в матери, и это правда, но он все равно остался со мной. Я была так счастлива по этому поводу, мне почти хотелось, чтобы он и вправду был моим ребенком, чтобы я могла защищать его. Я отклонилась от той линии, которой должна бы придерживаться, я знаю, и еще мне кажется, что я не отвечаю на ваши вопросы, на те вопросы, которые вы бы задали, если бы были рядом, но я дойду и до них.

После того как умерла Квирина, Орсо не мог больше приходить к нам в дом, у него не было повода, и я не могу выразить всю печаль, которая тогда на меня навалилась, — огромную, как море. Печаль досталась мне, потому что у него были другие заботы и обязанности, в основном в нижнем городе, а я могла думать только о нем да выполнять свои обязанности по дому. Я признаюсь, что искала и ждала его со всей возможной нежностью и страстью, без него я как тело без души. Теперь вы понимаете, почему мне пришлось делать вид, что он мой исповедник, почему я почти каждый день встречалась с ним в церкви на какие-то ничтожные несколько минут, да и в эти минуты мы говорили шепотом, потому что вокруг нас были люди, иногда даже небольшая толпа. Мы все говорили и говорили, но никогда не прикасались друг к другу, ни разу, мы разговаривали друг с другом как в лихорадке, наши взгляды встречались — и в этом была сама жизнь, и я узнала, почему он говорит с флорентийским акцентом, узнала о том, что он провел два года в Святой Земле, о том, как он жил в Болонье, о горячей пустыне, о цистернах и о его попечении о простых людях и приговоренных к смерти. Но даже несмотря на то, что он многое повидал и сделал — больше, чем я, гораздо больше, — несмотря на все его дальние странствия и на то, что он прочитал тысячу книг, а я видела только Венецию и ее ближайшие окрестности, в глубине души я чувствовала себя его матерью и, как многие матери, хотела вернуть его в себя или прижать навеки к своей груди, так чтобы я могла кормить и нянчить его. Вот что я пыталась сделать, когда мы были вместе как муж и жена, я признаюсь, я признаюсь в этом. Наши разговоры заводили нас дальше и дальше друг в друга, — вот как мы разговаривали! — в них была душа, истинно узнаешь другого только душой, только душа живет, а тело бренно и больше похоже на повозку, которая болтается где-то сзади, хотя и повозка может быть нам дорога. Я начала понимать огонь и печаль в его глазах, первые морщины на лице, сбивчивость и поспешность его речи. Я знаю, что эти страстные речи каким-то непонятным мне образом связаны с его Третьим Городом, но он никогда об этом не говорит, я думаю, потому, что не хочет пугать меня или боится навлечь на меня беду, ведь все это слишком опасно.