Лауро Мартинес - Лоредана

Я знаю глаза, лохмотья, смиренные голоса всех этих людей. Мой символ веры в том, что я жил, чтобы служить тем, quorum nomma in corde fixa ante Deum porto [4] Чьи имена в твердом сердце пред Господом ношу (лат.). . Тогда почему же я задыхаюсь в приступе непоследовательности, в чувстве, что не желаю жить без Икс? Все мои мысли, когда я пишу, — бессвязные обрывки, я рассуждаю одним образом, а чувствую другим. Что-то вывернулось и сломалось в самом центре моего духа. Долг перед нижним городом — первейший и главнейший. Это бесспорно. Так говорит мне рассудок. Но мое тело холодеет, желудок сжимается, руки повисают без сил, меня охватывает уныние, и я хочу возвысить голос против всех моих бывших привязанностей. Мы пришли на эту землю, чтобы прожить свою жизнь бескорыстно, чтобы найти добро, обрести спасение. Мы не можем одновременно отвернуться от других и спасти свою душу. Тогда как могу я ставить мои эгоистичные желания и мою возлюбленную Икс выше Третьего Города и вопиющих нужд несчастных? Неужели эти вещи действительно противоположны или это моя жизнь заставила их безжалостно соперничать? Неужели невозможно быть с ней и одновременно делать свою работу для Третьего Города? Все в ней так дорого мне. Отец Клеменс… Я прерываюсь…

Могу ли я поставить ее благословенную плоть выше тысяч тел в нижнем городе? Нет, не могу, не должен, или же я отвергну все значимое: Бога, гуманность, закон и рассудок.

Кто я в таком случае? Мне следует быть собой, а это значит, что я должен оставить все мысли о том, чтобы быть с ней, хотя я не жил и наполовину, пока не взглянул в ее лицо. В другой жизни я бы заключил с ней святой брак и мы были бы одним телом, единым существом. Может быть, мне стоит обратиться в Рим, ходатайствовать об освобождении от обетов, оставить доминиканцев, жить с ней в браке, проповедовать новую жизнь в темном городе? Я не хочу убивать. Если понадобится, нашим уделом, моим и Икс, станет побег и укрытие. Господи, как же я страшусь своей разлуки с ней! Ни один из нас не сделал ничего плохого, мы никому не навредили. В раю мы соединимся и будем созерцать истинный свет.

Отец Клеменс, я молю вас об отпущении всех грехов, вызванных моей гордыней. Да простит меня Бог. В Венеции. 19–24 сентября, 1529 год.

Ваш in visceribus Jesu Christi [5] В страданиях Христовых (лат.). , Opco.

Что ж, вся эта история стала темным закоулком в нашей памяти, и мы никогда не заглядывали туда, Марко и я никогда не разговаривали о нашем разврате, никогда, словно бы его и не было, но через два дня после событий номер (2) Марко зашел в мою комнату и сказал, что капитан отплывает через четыре дня и что мы прямо сейчас идем к нему в гости поужинать и отметить это событие, и, прежде чем последнее слово слетело с его губ, я сказала: «Нет», сказала, что я никуда не иду. Весь предыдущий день я не думала ни о чем, кроме темных деяний (2), грязных слов и страшной картины (помните?) смерти и девы. Я была напугана более чем когда-либо в жизни, и я корчилась в тисках острого стыда, я чувствовала отвращение к моим женским органам, мне предстояло спастись или погрязнуть во грехе, поэтому я сказала Марко, что ни на секунду не выйду из дома, и добавила, что для разнообразия собираюсь предпринять кое-что еще: приглашу сестру Квирину провести у нас три дня. Марко взорвался, как снаряд, подошел ко мне с горящим лицом и сказал, что после того, что он видел две ночи назад, я не имею ни малейшего права отказывать им, что если капитан был похотливым, то я и подавно, он еще может у меня поучиться, и при этом без малейшего предупреждения засунул руку мне под юбку и резко всадил мне пальцы между ног, и в этот самый момент я услышала глухой звук от удара: я ударила его по лицу кулаком, вот так, даже не задумавшись. Потом у меня болела рука, так сильно я его ударила. Но постойте, это же что-то неслыханное для верхнего города и, насколько я знаю, для всего мира, чтобы женщина била мужчину кулаком, и потому Марко вернул мне все с процентами: он осыпал меня ударами, моя щека распухла, из носа шла кровь, под глазом был синяк, и он толкнул меня и таскал по всей комнате за волосы, называя меня последней шлюхой, и сказал, что сучье мое лоно надо отдать собакам, но я отвечала ему оскорблениями, и меня не заботило, сколько еще он будет таскать меня за волосы, я назвала его рогатой свиньей, рогоносцем, хорошенькой девицей, врагом собственного зада, давалкой и вонючим извращенцем-содомитом (эти слова я услышала на проповеди). И еще я сказала, что капитан живет ради своей похоти, и Марко, может быть, тоже, но я ненавижу свою, стыжусь ее и скоро смою ее навсегда.