Джон Грин - Черепахи – и нет им конца

Я: Хорошо.

В тот вечер я думала, что спокойно доберусь до «Эплби» на маминой «Тойоте», однако никак не могла отделаться от воспоминаний об аварии. Казалось невероятным, что столько машин проезжает мимо, не сталкиваясь друг с другом, и я ждала, что каждая встречная пара фар обязательно свернет и врежется в меня. Я помнила скрежет, с которым умер Гарольд, и тишину, которая наступила потом, и жуткую боль в ребрах. Думала о самой важной части тела – той, которая болит, – о безвозвратно потерянном папином телефоне. Позволила мыслям идти своим чередом, потому что бороться с ними значило то же самое, что отдать им победу. И у меня получалось – вроде бы к лучшему.

Я приехала в «Эплби» раньше на пятнадцать минут. Дэвис уже был там, встретил меня у входа, обнял. В голове появилась мысль, яркая, как солнце в безоблачном небе: он обязательно захочет поселить свои бактерии у тебя во рту .

– Привет, – поздоровалась я.

– Мне очень тебя не хватало, – ответил он.

Пока я ехала за рулем, нервы натянулись как струны и мозг перевозбудился. Я сказала себе, что мысль не опасна, это не действие. Мысли – всего лишь мысли.

Доктор Карен Сингх любила говорить, что нежеланная мысль – как машина, проезжающая мимо, когда ты стоишь на тротуаре. Я сказала себе, что не хочу в нее садиться, что выбор – не когда я решаю, думать или не думать, а когда не даю себя увезти.

А потом я села в эту машину.

За столиком Дэвис расположился не напротив, а рядом со мной, так что наши тела соприкасались.

– Я пару раз говорил с твоей мамой, – сообщил он. – Думаю, она теперь неплохо ко мне относится.

Какая разница, если он хочет засунуть свои бактерии мне в рот? Целоваться приятно. Целоваться хорошо. Я хочу его поцеловать. Но ты не хочешь заразиться кампилобактериями . Этого не будет. Будешь очень долго болеть. Наверное, придется принимать антибиотики . Хватит. И тогда придут клостридии. Или из-за кампилобактерий проявится вирус Эпштейна – Барр . Прекрати. А вдруг тебя парализует, и все потому, что ты поцеловала его, хотя даже не чувствовала желания, потому что просто омерзительно – вставлять язык в чей-то рот .

– Ты меня слушаешь? – спросил Дэвис.

– Что? Да.

– Я спросил, как ты?

– Хорошо. Если честно, прямо сейчас не очень, а в целом нормально.

– А почему сейчас не очень?

– Ты не мог бы сесть напротив?

– Конечно.

Он пересел, и мне полегчало. Правда, ненадолго.

– Я не могу, – сказала я.

– Не можешь что?

– Делать все это. Не могу, Дэвис. И не знаю, смогу ли когда-нибудь. Я понимаю, ты ждешь, что мне станет лучше, и я очень благодарна тебе за эсэмэс и все остальное. Это… это невероятно мило с твоей стороны, но, возможно, «лучше» для меня – вот так.

– Ты мне и такой нравишься.

– Нет, не нравлюсь. Ты хочешь целоваться, сидеть с одной стороны стола, делать все, что делают нормальные пары. Конечно же, хочешь.

Он долго молчал.

– А может, я просто тебя не привлекаю?

– Дело не в этом.

– А может быть, как раз в этом.

– Нет. Дело не в том, что я не хочу тебя целовать или что я вообще не люблю целоваться. Я… мой мозг говорит, что поцелуи – одна из многих вещей, которые, типа, меня убьют. На самом деле убьют. Но речь даже не о смерти. Вот смотри, если бы я знала, что умираю, и поцеловала тебя на прощание, моя последняя мысль была бы не о том, что я покидаю наш мир. Я бы подумала о восьмидесяти миллионах микробов, которыми мы только что обменялись. Я знаю, что от одного прикосновения не заражусь. Наверное. Господи, я так этого боюсь, что не могу произнести слово «точно». Не называю напрямую, а только говорю – «это». Я просто не в силах.

Мои слова его ранили. Я видела, как он заморгал. Дэвис не мог меня понять. И я его не винила. Что толку? Я – запутанная история с дырками в сюжете.

– Ты меня пугаешь. – Я лишь кивнула в ответ. – Но тебе уже лучше?

Все хотели услышать от меня такую сказку: я иду из тьмы к свету, от слабости к силе, я была сломанной, но скоро стану целой. Мне тоже этого хотелось.

– Наверное, да, – сказала я. – Если честно, я сейчас очень хрупкая. Словно меня склеили скотчем.

– Я знаю, каково это.

– А у тебя как дела? – спросила я. Дэвис пожал плечами. – Как Ноа?

– Так себе.

– А если подробнее?

– Он очень грустит из-за отца. Ноа теперь словно два разных человека. Один – маленький шалопай, который пьет водку и возглавляет банду «плохих парней» из восьмого класса. А другой – ребенок, который иногда ночью забирается ко мне в кровать и плачет. Я почти уверен: он думает, если вляпается в серьезные неприятности, папа вынужден будет к нам вернуться.