Константин Сергиенко - Самый счастливый день

— Мне нужно. Сейчас там служба идёт.

— Но где это, далеко?

— Я ходила. Кажется, час или больше. Но я успею.

— Я тебя не пущу.

Она улыбнулась. Подошла, прислонилась легко.

— Мне пора.

— Тогда я пойду с тобой.

— Нет, нет, могут увидеть.

— Я не могу одну тебя отпустить. Надень мой свитер. И ещё шерстяные носки. А, вот резиновые сапожки Веры Петровны. Сейчас будет слякоть. Надевай, надевай. Иначе я запру дверь на ключ.

На улице было темно. Снегопад прекратился. Небесная белизна улеглась на землю, на крыши и ветки дерев. Было тихо, пустынно, ново. Особо уютно светились окна. Люди не покидали квартир, они отдыхали, готовились к трудной неделе. Только в одном дворе резвилась стайка детей. С птичьими криками они терзали новое покрывало земли.

Нам повезло. Слегка подморозило, и слякоти не случилось. Мы быстро шагали по твёрдой дороге. Город расстался с нами без всякого сожаления, только Потёмкин гукнул тяжёлым басом сирены.

— Это старая церковь, — говорила она. — Бабушка часто ходила.

— Как же тут уцелела церковь?

Она усмехнулась.

— У нас свобода вероисповедания. А уцелела просто. Пришли немцы, в деревне ни одного приличного дома, только полуразбитый храм. Здесь генерал был какой-то важный. Согнали народ, подновили церковь и сделали штаб. А когда отступали, в штабе этом заложников расстреляли. После войны тут пленные немцы были. Их всё водили показывать, говорили про злодеяния. Какой-то немец нашёлся, архитектор. Церковь предложил восстановить. Чтобы вроде музея. Ну и восстановили, сами же немцы. А потом кто-то из Москвы приезжал. На всю округу ведь ни одного храма. Ну и открыли. Только не музей, а как раньше. Эту церковь так и зовут, Немецкой. На самом деле она Скорбященская.

Как-то особенно ясно раздвинулось небо. Нежно поскрипывал под ногами снег. Неисчислимые мелкие звёзды развернули над нами искристый шатёр.

— Тебе не холодно?

— Нет. Знаешь, я какая выносливая. Прошлой зимой не топила неделю, и ничего. Правда, было тепло.

— А что было десять, нет, сотню зим назад? — спросил я шутливо.

— Ах, я не помню, — ответила она очень серьёзно. — Память приходит обрывками. Мигнёт и исчезнет.

— Я где-то читал, что в Японии есть человек, который считает, будто живёт вечно. И очень точно рассказывает, что было сто, двести, пятьсот лет назад.

— Все живут вечно, — ответила она убеждённо. — Только память плохая.

— Разве бабушка твоя не умерла?

Она усмехнулась.

— Если бы она умерла, зачем заказывать поминовенье. Делать ей приятное. Человеку, которого нет, всё равно. Бабушка есть. Она ждёт в другом месте. Судьба разлучает людей, чтоб испытать их чувства. Когда люди рядом, у них притупляется пониманье. Они обязательно должны расставаться. Надолго. На сто лет и больше. А потом встречаться и начинать всё сначала.

— Господи, кто тебя всему этому научил? — воскликнул я.

— Я всегда это знала.

— Давно хотел тебя расспросить. Может быть, это и неделикатно. Ты получаешь письма от мамы?

Она промолчала.

— Тебе неприятно?

Молчала. Я почувствовал себя уязвлённым.

— Хорошо, я не стану больше…

Мы долго шли, не сказав ни слова. Наконец вкруг дороги развернулись огоньки. Начались заборы, дома. Деревенька в одну улицу привела нас к ограде церкви. Около неё толпились старушки. Всего одна лампочка на столбе освещала ворота.

— Дальше ты не ходи, — сказала она, — могут увидеть.

— Я сомневаюсь, чтобы кто-то из города, а тем более из школы посещал божий храм.

— Ты ошибаешься, — сказала она.

— Но тогда они могут увидеть тебя.

— Смотри, — сказала она.

Сняла с себя красный берет, достала чёрный платок, закуталась плотно, спрятала плечи.

— М-да, — сказал я, — узнать трудновато.

— Я скоро, — она исчезла в воротах церкви.

Из храма слышалось тихое пение. Смиренные прихожанки тянулись ко входу, кланялись и крестились.

Я поднял воротник куртки, поглубже надвинул берет, засунул руки в карманы. Что-то нереальное происходило со мной. Вот я, учитель литературы, столичный житель, стою у входа в скромный деревенский храм. Скорбященский, а в просторечье Немецкий. Жду девочку-сироту, мою ученицу, в которую, вероятно, влюблён. Нет, почему сироту? У неё есть ведь мама. Но мама прячется где-то. Прячусь и я. Прячется Леста. Вся жизнь моя совершила нежданный курбет. Я думаю только о ней. Благие надежды, которыми полон был по дороге «к месту моего назначения», отошли в туманную даль. Жизнь спряталась. Что будет дальше?