Константин Сергиенко - Самый счастливый день

— Осветите его, — приказывает капитан.

Солдат поднимает свечу и подносит её к моему лицу. Я замечаю, что подсвечник стар и красив, он прямо-таки антикварный.

Капитан говорит:

— Простите, что беспокоим вас, госпожа. Но благоволите сказать, знакомы ли с этим человеком?

Молчанье.

— Вглядитесь, вглядитесь, — настойчиво просит капитан. — Он нарядился в шутовские одежды. Но это он. Достаточно вашего слова.

Молчанье.

— Зря вы печётесь, — говорит капитан, — этот злодей умыслил на вас. В конце концов, он поджёг усадьбу.

Молчанье.

— Зажгите вторую свечу, — приказывает капитан, — быть может, тут мало света. Сержант, возьмите свечу на спинете.

Сержант направляется ко мне и зажигает вторую свечу от пламени первой.

— Приподнимите! — приказывает капитан.

Сержант поднимает свечу над собой и медленно отступает к окну. Свеча разгорается и освещает комнату. Всё ближе, ближе к фигуре в белом, и наконец вся она предстаёт в мерцающем свете. И первое, что выплывает из тьмы, это красный берет. Я вскрикиваю и бросаюсь к ней.

— Леста!

— Хватайте его! — кричит капитан.

На меня кидаются сзади, валят на пол, выламывают руки, я кричу придушенно:

— Леста!

Но кто-то ещё бросается сверху, мне всё тяжелей, дышать нечем. Я погружаюсь в душную тьму…

Трясут, трясут. Кажется, льют воду. Что-то бормочут.

— Николаич! Ты что, Николаич…

Открываю глаза. Надо мной встревоженный Егорыч с кружкой воды. Я весь в холодном поту.

— Ты что, Николаич? Приснилось? Так кричал, так кричал…

Мысль о розыгрыше. В самом деле, молодой неопытный учитель. Самоуверенный с виду. Пытается отойти от программы, «строит из себя москвича». Эту фразу, пущенную шепотком, я поймал мимолётом, хотя она могла быть отнесена не ко мне, а, например, к Камскову, прожившему долгое время в Москве у бабушки.

Первый урок я начал с Пушкина, а не с Островского, как то полагалось. Пушкина в нашей семье обожали, три года я ходил на пушкинский семинар в институте, слушал лекции пушкинистов. Без Пушкина я просто не мог обойтись, свой первый урок не мыслил без Пушкина. Так и начал его, хотя директор привёл меня в девятый, а не восьмой, как я рассчитывал, класс.

— А Пушкина мы уже проходили, — произнёс тогда Толя Маслов.

Я отвечал, что о Пушкине можно говорить в любом классе, что ни один русский писатель послепушкинской поры не писал без Пушкина «в уме», а в конце концов предложил организовать внеклассный пушкинский семинар.

— Ну, это если заменить кружок по народным танцам, — высказалась Гончарова, — а то времени у нас не хватает.

Розалия Марковна на первом же педсовете мягко сказала:

— Вот Николай Николаевич молодой педагог, задорный. Он предлагает внеклассный пушкинский семинар. Правда, слово «семинар» для школы неподходящее, но я его понимаю. Хочется нового, свежего. Но как же программа, Николай Николаевич? Для восьмиклассников кружок сделать можно, а девятиклассникам он ни к чему. Дети сейчас не умеют слушать. Для девочек главное, что надеть.

Отозвался один лишь Серёжа Камсков, да и то через неделю после моего предложенья. Столкнулись мы с ним на улице у кинотеатра.

— У нас тут болото, Николай Николаевич, сплошное болото. На ваш семинар из всего класса могли бы ходить лишь два человека.

— Один из них, конечно, Коврайский?

— Один из них я.

— А другой?

Камсков посмотрел в сторону, лицо его сделалось грустным.

— Сами увидите, Николай Николаевич. Не так много народа в классе.

— Наташа?

Он усмехнулся и пожал плечами.

— Мираж, тень своей тёзки. Хотя для таких, как Маслов…

— Ты его недолюбливаешь?

— Нет, отчего же. Он неплохой, далеко пойдёт. Но скучный…

— Может быть, Стана Феодориди?

— Николай Николаевич, не вынуждайте меня давать характеристики. Я класс свой люблю.

— Серёжа, мы говорим по делу, о семинаре. И я хотел бы знать, кто второй кандидат. Но можешь не говорить. Ты любишь Пушкина?

— Не знаю. Хотел бы любить. Он ясный, а Лермонтов тёмный. Но семинара не будет. Уж это поверьте, Николай Николаевич. У нас тут болото. Гладышев тоже что-то пытался.

— Хороший учитель?

— Нервный.

— Как вы к нему отнеслись?

— Нормально. Правда, с новыми мы всегда осторожны…

Я тогда уже догадался, кого имел в виду Серёжа Камсков. Может быть, потому, что не раз ловил его тоскливые взгляды, направленные в сторону, где сидела она. А может быть, потому, что с самого начала выделил из класса именно их двоих.