Константин Сергиенко - Самый счастливый день

— Но как вы узнали про мой день рожденья?

— Про ваш день рожденья?..

— Мой день рожденья семнадцатого сентября.

Она смотрела на меня в изумленье. Потом вскочила.

— Не ваш, не ваш! — закричала она.

— Успокойтесь, Арсеньева, — я тоже поднялся. — Именно мой.

Лицо её побелело.

— Не может быть…

— Послушайте, — сказал я, — тут что-то не так. Вместо сочиненья вы передаёте мне странное письмо, и если это не шутка, то что должен делать я?

Она снова бессильно опустилась на траву.

— Я уж не говорю про детали. Лето вы пишете через ять, а Бог с большой буквы. Кто вас этому научил?

— Не знаю… — пробормотала она.

— А с кем вы живёте?

И тут я услышал короткое слово:

— Одна…

Я пустился в расспросы, она отвечала. Чем дольше мы говорили, тем загадочнее становились для меня это созданье. Леста жила одна. Отец погиб на войне. Мать несколько лет назад вышла замуж и уехала за границу, оставив дочь на бабушку. Бабушка в прошлом году умерла. Мать присылала деньги и обещала забрать дочь к себе после окончания школы.

— Но трудно одной! — воскликнул я, преисполнясь сочувствием. — Школа вам помогает?

— Зачем? Мне хорошо.

— А подруги?

— Я не могу дружить, — еле слышно сказала она.

— Почему?

— Я не умею. Они обижаются. И… и память плохая. Они говорят, а я забываю. И помню совсем ненужное…

— До чего же хорош ваш красный берет, — сказал я некстати. — Это бархат?

— Бабушкин, — тихо сказала она.

— Девушка в красном берете!

Она вздрогнула.

— Не знаю, как с вами и говорить!.. С Масловым знаю, с Гончаровой знаю. И очень мне по душе Камсков.

Она молчала.

— У нас был с ним разговор. Он сказал, что только два человека из класса могли бы ходить на пушкинский семинар. Мне кажется, он имел в виду вас.

На её лице появилось испуганное выраженье.

— Нет, нет. Он хороший. Но я не могу дружить. Я ничего не умею.

— Это только кажется, — сказал я, — у вас вся жизнь впереди.

— А если… — она быстро глянула на меня.

— Что если?

Но она замолчала.

— Что ж, Леста, мне надо идти. — Я натянул пиджак на влажную ещё рубашку.

— Николай Николаевич, — она встала и умоляюще посмотрела на меня.

— Не беспокойтесь, я отдам тетрадку и обещаю забыть об этом странном письме. Я вижу, вы совершили неожиданный для себя поступок. Будет охота, сами расскажете, я вас тревожить не стану. До свидания, Леста. Кстати, откуда такое странное имя?

— Бабушка назвала.

— Красиво. Итак, встретимся на уроке.

— Спасибо, — прошептала она.

Вера Петровна познакомила меня с Поэтом. Нет нужды называть его имя, сейчас оно слишком известно. Вскинув небольшую седую голову, Поэт сунул мне руку ладошкой и резко спросил:

— Пишем стихи?

— Н-нет… — я растерялся.

— Мне не совать! Сам не пишу и стихов не читаю. Всё сжёг!

Вера Петровна вступилась:

— Ну, Светик, — так она его называла, — это не протеже, это коллега и мой постоялец. Учитель литературы.

Лицо Поэта сделалось язвительным.

— Пушкина обожаете?

Я согласно кивнул.

— Все обожают Пушкина! Это проще пареной репы обожать Пушкина. А вы знаете, что он написал о Керн?

— Конечно.

— Да не «чудное мгновенье», а другое, в письме!

— Светик, ну что ты мучаешь юношу, — сказала Вера Петровна, чиркая спичкой.

— Вот все они обожают Пушкина, — продолжал Поэт, — икону нашли. А может, ещё Маяковского?

Я неопределённо пожал плечами.

— А сами в Пушкине ни черта не понимают.

Тут уж я был уязвлён и позволил себе заметить, что занимался в семинаре у замечательных пушкинистов.

— Это кого? — быстро спросил Поэт.

Я начал перечислять. Лицо Поэта приняло скучный вид, и он демонстративно зевнул.

— Между прочим, вот этот, — перебил он меня, — стряпал доносы. Тоже мне, пушкинист. Да и сам, — Поэт поднял палец, — сам ведь не брезговал, наш величайший! Кто Катерине Ушаковой представил донос на её жениха? Разве не Пушкин? А для чего? Сам добивался её руки!

— Но это личные дела, не политика! — воскликнул я.

— Донос есть донос, — пробормотал Поэт.

— Не сбивай юношу с толка. — Вера Петровна глубоко затянулась.

— А то они Пушкина любят. Сотворили икону.

— Любят его стихи, — сказала Вера Петровна. — У каждого человека есть слабости. Даже у гения.

— А у меня слабости есть? — на лице Поэта появилось наивное выраженье.

— Ты, Светик, не в меру задирист.

— Я им покажу! — Поэт вновь поднял палец. — Они у меня все попляшут!

— Испугались! — захохотала Вера Петровна. — И кому это им?