Роман Сенчин - Дождь в Париже

В детстве Андрей не любил баранину. Ненавидел. Тошнило от ее запаха. Родители не настаивали, чтоб ел: всегда находилось что-нибудь взамен. Потом, лет с двенадцати, что ли, он начал привыкать, а скорее с заменой ее стало туго – пришлось есть. А лет в пятнадцать полюбил, и в последнее время предпочитал баранину и говядине, и курице, не говоря уж о свинине, ядовитость которой ощущал по одному виду. А может, и переел свинины благодаря Шаталовым.

«Самое русское мясо, – говорил Михаил тоном проповедника. – Что во всех летописях написано? Что ни пир княжеский – молочные поросята, окорока».

У них был какой-то блат на мелькомбинате, поэтому в кормах не возникало недостатка – мешки с комбикормом громоздились на стеллажах в стайках. А за перегородкой вечно хрюкало, возилось, толкалось…

Шаталовы трудились с утра до ночи. Этакие осколки настоящего крестьянства. Не крепостного, а свободного, того, что когда-то превращало дикую Сибирь в плодородный край.

И у старших Шаталовых, и у Михаила были просторные огороды, и каждый метр чем-нибудь засажен. Сестра Алины, хоть и жила в квартире, все свободное время проводила над грядками, парниками, в тепличках.

Поначалу Андрей смотрел на этот образ жизни с удивлением и брезгливостью, а потом обнаружил, что втягивается сам.

Как-то помог Георгию Анатольевичу перенести металлическую бадью с места на место, потом подтянул поливальный шланг, затем принял участие в загоне забежавшей в огород курицы обратно на птичий дворик…

Его умиляло, как Алина объясняет, какие растения сорные, а какие посажены специально; она становилась похожей на учительницу начальных классов, на которую, в общем-то, и училась, и, может, мечтала ею работать.

«Это морковка, а вот среди нее – купырь. Видишь, замаскировался как… Вообще-то он тоже полезный: его сушат, в мясо добавляют, но он тут морковку душит. Вырываем! А вот свекольник. Совсем как ботва у картошки. Да ведь? Он вообще никуда не годен, даже куры не едят. Весь огород заполонил, хотя и полем его всю жизнь. Он мне снится даже, гад такой».

«Всю жизнь», – мысленно повторял Андрей, готов был ужаснуться и в то же время чувствовал нечто вроде зависти: вот цель – избавиться от этого свекольника, о котором он еще неделю назад не имел никакого понятия, не ведал о его существовании. Смешная, конечно, цель, но она есть…

Алина уважала Михаила, как отца, хотя он был всего на два года старше, и, если ругал ее, отчитывал, воспринимала это без протеста: виновато опускала голову, кивала, соглашаясь. Мол, да, напортачила, извини.

Михаил служил в армии, говорил, что просился в Чечню, но не попал. Их полк стоял под Кизляром, и служба Михаила пришлась на относительно мирное время на Северном Кавказе: девяносто седьмой – девяносто восьмой.

«Хотел на контракте остаться, а родаки – приезжай, не можем без тебя, зашиваемся, дел невпроворот, – рассказывал он, часто и быстро затягиваясь сигаретой, подергиваясь от всегда переполнявшей его энергии. – Ну и боялись, понятное дело, за меня. Если б я знал, что эта швалина басаевская на Кизляр полезет через полгода, как дембельнулся, я б… Я бы им, сука!..»

Вместо войны Михаил занимался укреплением своего хозяйства – пятнадцати соток каменистой земли на южной окраине Кызыла. Вернее, каменистой земля была вокруг, а у Михаила и его семьи – чернозем и перегной на два штыка лопаты.

Их владения окружал глухой, внахлест, двухметровый забор с колючей проволокой поверху, ворота были железные, окна избы закрывались на ночь ставнями со стальными пластинами и штырями. Штыри просовывались в просверленные в стенах сруба отверстия и закручивались изнутри болтами.

«Крепость, – гордо говорил Михаил. – Я отсюда никуда не уйду. Моя земля».

Андрей кивал, давя кривящую губы ухмылку. Те же слова он слышал от Женечки. И где она теперь? Свалила при первом же удобном случае… А до нее слышал от первого тестя – отца Ольги. Родители Ольги тоже свалили из Кызыла – живут теперь по ту сторону Саян, в Шушенском.

Правда, и ухмылка лезла на лицо как-то робко – Михаилу верилось. Тем более что он был членом казачьего общества. Не войска, а именно общества. Что-то типа «Тувинские казаки».

«Нас больше ста человек уже, – рассказывал Михаил, – и записываются каждую неделю. И тувинцы есть. Православные. Наелись своей самобытности, суверенности. Куда они без России?»

У Михаила была форма с красными погонами.

«По уму-то мы должны не к Енисейскому войску приписаны быть, а к Забайкальскому. Тут забайкальцы стояли».