Сейс Нотебоом - Красный дождь

Меня пригласили на литературный фестиваль в Сидней, а там оказался писатель с Фиджи, который когда-то работал личным секретарем у короля Тонги. Король был не так высок, как его покойная мать, но компенсировал это невиданным в среде знатных и богатых людей объемом. Писателя звали Эпели Хау'офа, и он убедил меня поменять планы: вместо того чтобы вернуться в Лос-Анджелес через Таити, как я собирался, совершить почетный круг: Фиджи, Тонга, Вануату и Самоа — четыре детских мечты, и все разом.

Фиджи, где позднее произошел государственный переворот, вызванный соперничеством между коренными полинезийцами и потомками иммигрантов из Индии, мне почти не запомнился. Я был гостем Эпели, а он, тоскуя по родной Тонге, беспрерывно травил байки, распалявшие мое любопытство и желание поскорее увидеть эти таинственные острова. Я узнал, например, что король жутко растолстел и в маленьком самолете, на котором он летает инспектировать отдаленные островки своей империи, для него одного отводят два места; что воскресенье соблюдается настолько свято, что даже муха, если уж взлетела, летит прямиком в церковь; что на островах существует тысячелетняя аристократия и что, стоит жителям увидеть издали автомобиль короля, как они немедленно съезжают на обочину. Только об одном он забыл меня предупредить: вылетев четырехчасовым рейсом с Фиджи и попав в Тонгу, как положено, через два часа, неожиданно обнаруживаешь, что оказался во вчерашнем дне. Жизнь преподносит вам в подарок целый день, вы продвинулись вперед в пространстве, а во времени отступили назад: исполнение заветной мечты человечества. Как выяснилось, именно через Тонгу проходит воображаемая линия, которую человечество изобрело, дабы обуздать непокорное время: один шаг вперед или назад переносит желающих из вчерашнего дня в сегодняшний, и наоборот; таким образом подтверждается моя теория о том, что времени не существует. Наверное, именно поэтому я был так счастлив на Тонге.

Я остановился в Международном отеле перемены дат и занялся, в сущности, ничегонеделанием, приспособившись к темпу местной жизни: прогуливался по городу и вдоль берега моря, покупал морских ежей и устриц на рыбном рынке, глядел, сидя под пальмой, на светящийся океан, выходил в море с рыбаками, короче, освободился от шума и суеты большого мира и восхищенно смотрел на проплывывших мимо меня красавцев, ведших здесь чудесную, неспешную жизнь вдали от шумной, бессмысленной суеты, которая считается такой важной и в которую упоенно погружен остальной мир.

По вечерам в отеле устраивались песни и пляски, девушки были хороши, словно сошли с полотен Гогена, ангелоподобные миссионерши, они следовали своим обетам виртуозно и со вкусом и оттого становились еще прекраснее. Всякую мысль о том, чтобы осмотреть остальные острова королевства, я отгонял, потому что уже знал, что кроме Тонгатапу, где я жил, в состав его входят еще сто семьдесят четыре острова, из которых только на тридцати девяти живут люди. Мне хватало для полного счастья бирюзового моря, кокосовых пальм, отсутствия газет и проплывавших в небе облаков невиданной формы. Казалось, мир вокруг перестал существовать, и это радовало меня безмерно.

Эпели с гордостью поведал мне, что единственный на весь Тихий океан Университет Атениси, где обучали латыни и греческому, находится в Тонгатапу, и дал мне его адрес. И я явился по приглашению ректора, Фута Хеле, чтобы принять участие в «незабываемом античном празднике»: под домом прогуливались свинки, в доме кто-то пытался играть на вдрызг расстроенном пианино Моцарта, а во дворе группа молодых людей пыталась исполнять местные песни в ожидании Лага-церемонии. К последнему я был готов: kava выглядит невинно, она похожа на сильно разбавленное молоко, но не имеет с ним ничего общего. Ее приготовляют из перечного корня. Не знаю, что повлияло на меня особенно сильно: медленная, гипнотизирующая песня, скрип пестика, которым растирали в здоровенной ступке белый корень, или дочь Фута Хеле, продолжавшая барабанить на раздолбанном пианино нечто невразумительное: если это и был Моцарт, то в специальной аранжировке, предназначенной для исполнения в тропиках. А может, дело было в ветре, шумящем в ветвях пальм, и в самом грязно-белом напитке, смеси воды с растертым корнем. Смесь приготовлялась в долбленом деревянном чане на четырех ножках, откуда каждый черпал kava половинкой кокосовой скорлупы. Результат не похож на опьянение (несмотря на многократные визиты вашей скорлупки в чан), но вызывает либо сонливость, вплоть до полной отключки, либо демонстрацию не лучших сторон характера, после чего возникает страстное желание воспарить и, неспешно взмахивая крылами, отправиться инспектировать соседние острова на предмет наличия там еще полных чанов с kava.