Джойс Оутс - Ангел света

Швеппенхайзер в своей неизменной коричневой клетчатой рубашке, в вытертом на локтях твидовом пиджаке с замызганными рукавами, в узких коричневых габардиновых брюках. С небрежно прикрепленной у ворота желтой бабочкой. При этом он ходил в непромокаемых шляпах, кожаных сапогах на каучуке и с рюкзаком из водонепроницаемой материи — все куплено в универмаге JI. Л. Бина. На занятиях он буквально завораживал аудиторию — даже наименее прилежные мальчики, даже наиболее безразличные не могли отвести от него глаз. Он вскакивал, он охорашивался, он расхаживал по классу, он быстро писал на доске, стирая мел рукавом, отпускал шуточки и двусмысленности, которые до многих не доходили (лишь через несколько лет Ник, учившийся тогда в Гарварде, вспомнит и наконец осознает смысл одной из острот, небрежно отпущенных Швеппенхайзером: он безжалостно зачитывал классу работу одного мальчика о Гражданской войне и, дойдя до того места, где, по его словам, автор так расстарался, что даже «пёрнул», взмахнул кулаком, задохнувшись от хохота). Это был тиран, это был клоун, это был матерщинник, циничный, насмешливый, а потом вдруг — добрый: в уединении своего кабинетика он с величайшим сочувствием выслушивал рассказы о семейных бедах или личных неурядицах мальчиков — те быстро поняли, что Швеппенхайзер с глазу на глаз совсем другой, чем на людях.

Конечно, он был «оригинал». И несомненно, гений. В школе Бауэра гордились им, терпели его и ждали того дня, когда его огромный труд — рабочее название: «Безумие величия» — будет опубликован и принят на ура не только учеными, но, возможно, даже и широкой публикой. «Настоящая динамо-машина в классе», — говорили про него. Это так хорошо для мальчиков. Будоражит их. Заставляет думать. Несколько выводит из сонного состояния. К тому же под этими театральными громами и молниями таится по-настоящему милый человек.

Свои шесть дней в неделю (а в школе Бауэра занимались по шесть дней в неделю) Швеппенхайзер делил следующим образом: три дня — лекции, один день — «коллоквиум», один день — «вопросы и ответы» и, наконец, дискуссия. Лекции его были до ужаса формальны: он читал быстро, пронзительным голосом, лишь изредка сдабривая повествование шуточками, двусмысленностями или какими-то иными забавными отступлениями. В такие минуты он с внушительным видом расхаживал по классу, вертя в пальцах мелок, — то в потолок уставится, то прищурится, то закатит глаза, глубоко втянет в себя воздух, вздохнет, почешет под мышками, приостановится, повторит сказанное, слегка, но весьма существенно изменив тональность или ударение. (Эти лекции были верхом его «английскости». Даже шуточки — а он отпускал шуточки тонкие, скрытые, ироничные — были по своему духу английскими, а не тевтонскими.) Школьники мрачно и лихорадочно всё записывали, точно первоклашки. Хотя Швеппенхайзер и утверждал, что ни один мальчик не выдержит экзамена по его предмету, если просто «отбарабанит» слышанное на уроках, тем не менее он требовал — как минимум — знания каждого упомянутого им факта, каждого имени и даты, каждого события. Выпускники школы Бауэра впоследствии говорили — даже те, кто терпеть не мог Швеппенхайзера ( особенно те, кто терпеть не мог Швеппенхайзера), — что он подготовил их к общению с самыми трудными университетскими профессорами, дав представление о «реальном» состязании умов в академическом мире.

А вот коллоквиум был уже занятием менее формальным. Вопросы и ответы — еще менее формальным. Самой шумней и самой бурной была субботняя дискуссия, когда Швеппенхайзер выбирал нескольких мальчиков, сажал их как бы в президиум перед классом и поручал вести дискуссию на заданные темы, сам же то и дело прерывал их, возражал, говорил — заткнись, если не можешь излагать свою мысль умнее, доказательнее, ярче. Рявкнет вопрос, решительным шагом выйдет на середину класса, схватит кого-нибудь за плечо и встряхнет — сильно, высмеет; недоверчиво, с отвращением замашет руками, доведет класс до почти истерического хохота. Потерпеть поражение от Швеппенхайзера не считалось таким уж позором, ибо своим безжалостным остроумием и безграничными познаниями он втаптывал в землю даже самых блестящих учеников, даже своих любимцев, — проблема состояла в том, чтобы не разреветься и не выбежать из класса.

Швеппенхайзер в блеске своей славы — высмеивающий претензии школы Бауэра, высшие слои буржуазного общества, Соединенные Штаты, Запад, «цивилизованный мир», всю историю. Он буквально брызгал слюной, вскрывая напыщенность и тщеславие так называемых великих людей. Ни одного знаменитого человека он не обошел своими колкостями. С головокружительной быстротой, пользуясь целым арсеналом деталей, что, видимо, объяснялось фотографической памятью, он описывал политические стычки, поступки, говорящие о приверженности своей партии и о предательстве, постыдное соперничество, тайные сговоры, сделки, подкупы, а порой и шантаж и прямые угрозы, стремясь показать, почему тот или иной человек был выдвинут своей партией кандидатом в президенты.