Наташа Апрелева - У каждого в шкафу

— Что-то ко мне? — безнадежно спросила, уже зная, зная, зная: «что-то» — к ней. Юле захотелось спрятаться. Под стол с веником градусников в граненом стакане, называется «сестринский пост». Или в процедурную, под укатанную в рыжую клеенку кушетку.

— Юлия Александровна! Ох, ноги чуть не переломала. Помогите, пожалуйста! Мне девочки сейчас сказали… Пациент Богомолов будто бы ваш друг детства?

— В какой-то степени, — осторожно ответила Юля. Ей захотелось пнуть интерна носком новой, почти удобной туфли по голени и быстро-быстро убежать.

— Кошмар, что с ним творится. Выдернул капельницу, разбил умывальник. Тумбочку уронил. Ударил соседа по палате, Григорчука. В другого соседа, Михеева, запустил тарелкой с перловым супом. Сейчас всех выгнал. Сидит один. Воет. Отказывается идти на контакт.

— Обожемой, — Юля задрожала, — обожемой, как это — воет? Как это — ударил?! А что, что случилось?!

— Ни малейшего понятия. Михеев говорит, вроде бы позвонил ему кто-то. Богомолову то есть. Тот выслушал. А потом ка-а-а-ак начнет. Хренакс — телефон в стенку! Хренакс — капельницу выдрал, вену порвал, кровищей там все улил. — Интерн увлеклась, глаза ее загорелись мрачным готичным огнем. — Кстати, аккуратней, Юлия Александровна. Помните о правилах обращения с инфицированной кровью…

— Кровью? — Юля не нашла ничего лучшего, чем просто повторить последние слова интерна.

— Ну так я о чем и говорю! — Интерн повысила и без того громкий голос. — Пройдемте!.. Пожалуйста! Поговорите с ним! Все-таки он — ваш друг, — интерн произнесла хорошее и всеми уважаемое короткое слово друг примерно как «тайный растлитель малолетних», — послушает вас…

— Это вряд ли, — раздумчиво проговорила Юля. — Не послушает. Он никогда никого не слушал… Только свою сестру.

— Ой, Юлия Александровна! — Интерн невысоко подпрыгнула на месте от радости, пристукнув каблуками. — Давайте сюда сестру! Я съезжу за ней, на такси привезу!

— Боюсь, это не представляется возможным, — вспомнила Юля. — Она погибла много лет назад. Покончила с собой. Выбросилась из окна. С новорожденным ребенком. Четвертый этаж. Невысоко. Умирала долго, проползла десяток метров. На асфальте оставалась полоса крови. Довольно широкая. Ее по ней и нашли. С мокрым от слез мертвым лицом. Пойдемте, да? К пациенту Богомолову. Вы хотели меня проводить.

Интерн в ужасе осталась стоять на месте. «Глаза у нее стали огромные, как мельничные колеса», — вспомнила Юля любимую когда-то дочкой сказку.

Обыкновенный вечер обыкновенного дня, черная голова за письменным столом, сидит по-турецки на стуле, склонившись над атласом с тестовыми заданиями по курсу гистологии, рядом чашка с остывшим чаем, надкушенный бутерброд из хлеба и колбасного сыра, рассыпающегося на кусочки от прикосновения. Кассетный магнитофон Sharp, общая собственность близнецов, тихо-тихо поет голосом Цоя: «Дамы без ума от Саши, Саша без ума от дам, в полночь Саша лезет к дамам, а уходит по утрам. Дамы из высоких окон бросают лепестки, он борец за справедливость, и шаги его легки…»

Ветром с шумом распахивается форточка невысокого окна, несколько не лепестков, а сухих листьев вражескими парашютистами планируют и приземляются на деревянный подоконник, любимое место отдыха белой головы, но сейчас он пуст. Белая голова, скорее всего, дома, сидит в пушистых тапочках перед телевизором, ожидает программу «До и после полуночи» или плещется в ванне, взбивая рукой белоснежную пену. Черная голова отвлекается от работы, классическим жестом усталости массирует виски. Разворачивается всем телом, обращается к средне-русой голове, примостившейся на собственной кровати с нитками мулине в руках.

Черная голова многое хочет спросить у средне-русой. Например, она охотно узнала бы, почему та целую неделю не ходит на занятия — ни на лекции, ни на лабораторные. Почему практически перестала разговаривать даже с ней, ближайшей подругой. Почему не играет на своей обожаемой скрипке, не читает излюбленных «Унесенных ветром», не пьет чай, не ругается из-за постоянного курения в комнате… Черная голова знает, что она услышит в ответ, этот ответ ее не устраивает, вот она и молчит, просто смотрит.

Средне-русая голова методично плетет из разноцветного мулине косичку, так удобнее потом будет выдергивать нити для вышивки. Замечает извернувшуюся в ее сторону черную голову, смотрит на нее тоже. Неискушенная черная голова видит в ее взгляде столько боли, что рушится с колченого стула, отчаянно ругаясь, чтобы не так страшно, и бросается к средне-русой, обнимает ее за теплые плечи, гладит по нежной щеке.