Григорий Ряжский: Колония нескучного режима

— Первый год, Наталья. Пока при алтаре, в храме Святого Даниила. Дальше надеюсь получить благословение от настоятеля. Но не раньше, чем вступлю в брак.

— Сам решил или… или судьба… подтолкнула? — Она не сводила с него глаз, исследуя каждую чёрточку на его лице. Но уже знала, что делает это просто так. Всматривается скорее из разъедающего мозг отчаянного любопытства, потому что и так уже давно всё поняла. В тот самый момент, когда впервые взяла в руки чёрно-белый снимок, привезённый Гвидоном для Ириски. Этого быть не могло, но это случилось. И поздно было теперь бросаться на шею, изобретать новую жизнь для себя и коверкать жизнь дорогим ей людям. Всё останется так, как есть. Но почему она не допустила тогда, что могло быть именно так? Какой бес вселился в неё и отвёл тогда её голову от её ребёнка. Зачатого пускай в случайности, но от любимого человека, а не от негодяев-насильников. Наверное, этот бес знал, что делал. Или ангел-хранитель. Иначе она никогда бы не уехала из страны, бросив своего ребёнка. Этогосвоего ребёнка. Но зато и не стала бы женой Боба. И вообще никогда не стала бы тем, кем стала, — в той, а не в этой жизни.

Иван улыбнулся:

— Это добрая воля, Наталья. И вера в Отца нашего, в добро человеческое и милость Всевышнего. И, наверное, ещё желание нести людям слово Божье. Ведь ко мне же несли такое слово. Сначала бабушка моя, Таисия Леонтьевна. Она же, как я знаю, и вашей бабушкой была. Потом отец Олимпий. Ну и книги разные, Писание. Так и сложилось мало-помалу.

Ницца задумчиво посмотрела на сына. И спросила:

— А у тебя есть мечта, Иван? Ну, чего бы ты хотел, чтобы исполнилось? Что ты в молитвах своих у Бога просишь?

— Есть, матушка, — не задумываясь, ответил он, но тут же поправился: — Есть, Наталья, конечно, есть. Ещё с младенчества мечтал. Глядел из окна спальни второго этажа нашего с вами дома в Жиже на храм разрушенный и думал, что когда-нибудь придут другие времена, люди станут добрей и умней, и тогда они восстановят с Божьей помощью нашу жижинскую церковь. И я приду туда и помолюсь. Да и сейчас на неё смотрю, из того же окна. И всякий день про это думаю. И молюсь всякий раз.

На другой день они все вместе вернулись в Жижу, соединившись утром после ночи, проведённой в трёх местах: на Кривоарбатском, Серпуховке и Джоновой квартире на Университетском, где оставался на ночь Иван. После обеда ещё раз сходили на кладбище, но уже к могиле Джона, по соседству с не занесённым ещё снегом, усыпанным цветами свежим земляным холмом над Юликом. А заодно поклонились Таисии Леонтьевне, Параше и Мире Борисовне. Сгребли снег с Джонова валуна, прочитали выбитые Гвидоном буквы на горизонтальной стесанной площадке: «Джон Ли Харпер. Пастух. Человек планеты Земля. 1900–1983».

Вернулись обратно и расстались до ужина. Накопилась дикая усталость, каждому нужно было отдохнуть и собраться с мыслями. Иван с Норой ушли гулять. Надели валенки, Норка влезла в отцовский тулуп, овчинный, теплющий. Ванька — в такой же, Гвидонов, и они медленно, вдыхая морозный воздух, пошли вдоль глиняного оврага.

— Знаешь, а мне здесь нравится… — сказала Нора, — я всё думала, пока жила в Лондоне: как я вернусь? Что почувствую, когда снова всё это увижу. Жижу нашу, яблоневый сад, овраг, ваш дом напротив нашего, церковь рядом, разрушенную. Папу…

— Ты вернёшься? — спросил Иван и остановился. Он взял её руки и поднёс к губам. Подышал паром изо рта на рукавицы и потёр их своими рукавицами, словно пытался таким образом согреть. Она улыбнулась и тоже подышала на них.

— Не знаю. Как мы теперь тут, без папы? Правда, не знаю. Приска вернётся в Лондон, соберётся, дела свои закроет издательские, потом уже приедет, навсегда, это понятно. А мы… Мы с мамой ещё не говорили об этом. Да мне ещё в консерватории доучиваться, и у неё учебный год в музыкальной школе тоже раньше мая не закончится. Пока мы на десять дней здесь только. А там видно будет, — и посмотрела на него. Он приблизил к ней лицо и осторожно поцеловал в губы. Едва коснулся. Не понимая ещё сам — по-родственному или как-то иначе. Она закрыла глаза и постояла какое-то время так, не разжимая век.

— Это что было? — тихо спросила Норка, всё ещё не открывая глаз.

— Это чтобы ты вернулась в Жижу, — ответил Иван, — потому что здесь твой дом. И потому что так хотел Юлик. И так хотел Джон.

— И ты? — спросила она.

— И я, — честно ответил он.

На следующий день Ницца, взяв ключи от Кривоарбатского, укатила в город, сославшись на дела. Какие такие у неё могут быть в Москве дела, никто не знал. Впрочем, интересоваться не стали — это была Ницца. И если Ницце было нужно, она это делала, все и так знали. Спрашивать было незачем. Тем более дело действительно было. Чрезвычайно важное. Всё, что задумывала Ницца, было для неё чрезвычайно важным. И всё получалось. Так была устроена. Так обучила её жизнь. И она не хотела менять заведённый порядок вещей. И сейчас она знала, куда направляется.