Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

Это всё, что он смог придумать за эти короткие секунды.

— Господи, как это ждать? А школа Норочкина? Она домой рвётся, в Жижу, в класс. И к Джону, деду. А мои занятия? А Ванечка без матери? Как теперь всё будет? Это же просто безумие, слышишь? Безумие!! — Триш рыдала, и Юлик удивился вдруг, потому что внезапно понял, что никогда раньше, за двадцать девять лет совместной жизни не слышал рыданий жены. Плакала, да, был тому свидетелем, от горя, когда хоронили Таисию Леонтьевну, Миру Борисовну. Когда он выкопал яму для Ирода в их палисаднике и она пришла и яму эту увидела. Плакала от счастья, когда Приска и Гвидон удочерили Ниццу, и потом, через пятнадцать лет, когда они с Ниццей бросились на шею друг другу, в семьдесят втором, после Ниццыной психушки. Но не рыдала никогда. Они заставили её рыдать, его Патришу, жену. Они.

— Девочка моя, давай пока не будем сходить с ума. Буду сообщать по мере событий, хорошо? Всё, целую, моя милая. Тебя и Нороньку. И Приске скажи, тоже пусть держится. Вместе держитесь. — И, не дожидаясь ответа, положил трубку. Не мог больше терпеть этой взаимной муки. Кире сказал, не вдаваясь в детали:

— Мне нужно сегодня побыть одному, Кира, прости…

Она поняла, быстро собралась и ушла, тихо притворив за собой дверь квартиры. Нужно было что-то делать. Что — непонятно. Ни к каким, разумеется, адвокатам он идти не собирался. Так же как и пробивать головой каменную стену. И тут он понял, почему. Потому что это была месть. Сознательная и расчетливая. Месть системы к гражданину, который решил жить не по их правилам. И ещё понял, что это случилось бы всё равно, рано или поздно, с большими потерями или меньшими, с болью, какую можно терпеть, или с мукой, нетерпимой, до рвотного спазма. Его и таких, как он, просто-напросто выдавливают из этой жизни, заставляя становиться внутренними эмигрантами, на своей, а не на вражеской территории. Его, Гвидона, Приску, Триш, Нору, Джона, Ниццу, Киру и Раису Валерьевну Богомаз. Тех, кто вышел к Лобному месту. И подставил лоб. И тех, кто не вышел, но мог бы выйти. Тех, кто читал Ниццыны книжки. Тех, кто не читал, но хотел бы прочитать. Всех. Могли бы и Фролку замести, до кучи, да не случилось, не засекли. Чужие на своей земле — это они. То ли Бог не полюбил их на этой земле, то ли — саму землю, на которой их угораздило родиться. Он умыл лицо холодной водой, оделся, спустился к машине и поехал в Жижу. В ночь. К Джону.

В эту ночь Джон Ли Харпер завершил работу над рукописью. Последний вариант, правленный и отредактированный им же в ходе полного переписывания, дополненный и уточнённый, пока переписывал начисто, лежал аккуратной толстой стопкой на старом Парашином столе с поверхностью из добела отодранных сосновых досок. На лицевой странице печатными английскими буквами было выведено крупно, его же рукой: «Пастух её величества, или Диалоги с Фролом. Мемуары странного шпиона».Внутри рукопись делилась на две. Книга первая «Двойной шпион».Книга вторая «Колонист».

Джон был пьян и счастлив. Он смотрел на рукопись и думал, что можно бы и умирать. Но не от цирроза, который давно разъедал его печень и никак не мог доделать работу до конца. И не от того, что и так задержался свыше меры, дотянув до восьмидесяти трёх в провинциальном русском зарубежье. А потому, что сделал то, о чём думал все последние годы. И сделал хорошо. Честно. Шаг влево — шаг вправо — навылет. Семь долгих лет. Две тысячи пятьсот рукописных страниц. Бомба. Для тех и для этих. Для тех книга сделает то, что не успела в своё время осуществить Нора Харпер, — поведать миру о позоре английских спецслужб. Для этих — рассказать страшную правду о предательстве власти по отношению к человеку, сделавшему так неоценимо много для советской страны. О том, как его сначала использовали, выпотрошили, а затем смяли в туалетную тирку и ушвырнули в смерть, где он по случайности выжил, чтобы написать эту книгу.

В этом состоянии Юлик и застал тестя. С двумя стопками на столе: бумажной и мутного граненого стекла.

— Выпьешь со мной? — спросил тот, когда Шварц, постучавшись, приоткрыл дверь в рубленую пристройку.

— Выпью, Джон, — хмуро ответил он и кинул взгляд на рукопись. Впрочем, не аккуратная кучка бумаги под крупными английскими буквами заботила его в эту минуту. Он должен был понять, как сообщить Джону чудовищную весть. Об их девочках.

Юлик выпил, не садясь, и сразу рассказал. Всё. Не давая тому переспрашивать и уточнять. С самого начала. И про Гвидона заодно — что знал.