Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

Ровно так же получилось и в обратную сторону: от Норки Шварц — далее через овраг. Только с разницей в год.

Когда Ване было четырнадцать лет, Прасковья, вытирая пол в его спальне, увидала книги, обе. Подивилась и порадовалась. А потом шепнула Ваньке на ухо, отдельно от всех, чтобы не знали и не слышали:

— Ты ж крещёнай, миленькай. Я тибе к батюшки сносила, по тихай. Коды годика ишшо не было. А до ентого — Нороньку, тожа крестить снесла. У Боровскую церкв у . Тожи к яму, к отцу Олимпию. Тольки ты папки не выдавай миня. И мамки.

— А разве это плохо? — удивился Иван.

— Ето хорошо, Ванюш, даже очень. Ты ж сразу под защиту к Богу становишься, к отцу небесному. А он тибя, маленькаво ишшо, от болезний всяких охранил, глядел, чтоб как лучше. И Нораньку, тожа. Но тольки дело ето опасное, нельзя в открытую. Власть, она против. Она не любить, кода супротив её делають. И крестить не пускаить. А книжки энти ты читай. В них вся самая жизнь прописана: и почему мы такие негодныя все, и для чего надоть на свете белом жить, по-людски. И Бог тама, и сын яво, и святой дух, и Богоматерь — царица небесная. Усё как есть…

Шварц снял шапку из потёртого пыжика, отряхнул её от снега и снова нахлобучил на голову. Затем пошёл к своим «Жигулям», завёл двигатель и решил, что на секретариат не поедет. Сошлётся на болезнь. Потом. Да и на самом деле, подумал, давление сто восемьдесят будет, не меньше. Если не все двести двадцать. Кроме того, там наверняка Гвидон. Тоже секретарствует в Союзе, а сегодня большой сходняк, так что разминуться не удастся. И как с ним это обсуждать? А не обсуждать нельзя. Но только кто первый подойдёт? Или спектакль играть? Драму по Шекспиру наших дней? Поздно, все акты давно отыграны.

Тронулся по направлению к дому, на Серпуховку. Приехав, стал ждать, что произойдёт раньше: его разговор с Лондоном или их разговор с Кирой. Раньше пришла Кира. По её виду понял, что виновата. Она разделась и заплакала, сразу, без подготовительного перехода.

— Они пришли и попросили спуститься вниз. Говорили со мной в машине. Сказали, говори всё, что известно про них. Ну, про всех про вас. В общем, потом дело дошло до меня. Про Петьку спросили, но так, что пришлось сказать правду, по-другому не получилось…

— Почему, Кира? — Шварц сидел на стуле и не двигался, едва шевелил губами, производя звук. — Почему не сказала?

— Не хотела портить тебе жизнь, Юлик… — Она снова начала рыдать. Затем присела на пол, рядом с ним, и обняла его ногу, прижавшись щекой к брючине. — Я и тебя люблю, как ненормальная. И Тришку твою люблю ужасно. И Петьку нашего. Всех люблю, и от этого постоянно страдаю, Юлик, понимаешь? И я не хотела, чтобы ты тоже страдал. И переживал вместе со мной. И я не знаю, как мне дальше жить и что мне делать. И при чём здесь эти люди из КГБ?

— Петьку усыновлю, как бы ни вышло, — тихо сказал Шварц. — И заботиться буду. И впиши моё отчество куда надо, я тебя прошу. Не хочу, чтобы думал, что его отец негодяй. А как с Триш быть, мне надо подумать. Они у меня с Норкой самые дорогие в жизни, я этого никогда от тебя не скрывал, сама знаешь.

Она согласно мотнула головой:

— Знаю, Юличка, я всё знаю. А за Петьку спасибо, всё равно. И что он у меня есть, и что будет у него отец. Хотя бы по отчеству. А то я ему вру бесконечно, не могу больше. Не хочу. А Тришенька приедет, я ей в ноги упаду, прощения попрошу, скажу, сама виновата, воспользовалась моментом, когда мне было невыносимо тяжело. А он пожалел. И никто никому не желал зла. Вот и всё.

В этот момент позвонил телефон. И Юлик сразу понял — Триш. В это время, ближе к вечеру, по средам, он обычно возвращался из Союза и уже никуда не уходил, оставляя недоделанные дела на первую половину следующего дня. Затем возвращался в Жижу. А на том конце действительно была жена.

— Юлик! — кричала она через всю Европу. — Юлик! Ужасное случилось, я не знаю, как быть. Нам закрыли визу в Союз. Потом позвонил Гвидон и…

— Я всё знаю, Тришенька, — Шварц оборвал её на полуслове, пытаясь голосом успокоить жену, — меня они тоже вызывали. На разговор… Только что. Я отказался с ними сотрудничать. Я не смог. Я никогда не смогу. Надеюсь, сейчас они меня слышат и лишний раз это запомнят.

— Но это… но они же преступники, Юлик, настоящие преступники! Они же нас хотят разделить, раздавить, ты понимаешь? Тебя и нас с Норой! И Прис с Гвидоном! За что? Почему? Так не бывает, Юлик, слышишь? Так не должно быть, никогда!

— Тришенька, родная, подожди, подожди… — в этот момент он лихорадочно думал о том, какие слова нужно придумать, чтобы хотя бы немного успокоить жену. Но знал, что всё, что он скажет, всё равно будет неправдой, потому что теперь их не простят — у нихне принято прощать порядочных людей. У них принято таких людей унижать и уничтожать. Но всё же сказал: — Послушай, милая, завтра же я начну обращаться в инстанции, всех подключу, все варианты, кого только можно, пойду по адвокатам. Живите пока, ничего не предпринимайте. Ждите. Я буду на связи.