Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

Пока он думал, молча грея в руке пустой стакан, Кира снова заплакала. Он бережно притянул её к себе и поцеловал в голову. Она прижалась к нему, тесно, так, что он ощутил телом её упругую молодую грудь, спрятанную под тканью тонкого короткого летнего платья. И тогда Юлик догадался, что именно всё это время мешало ему сосредоточиться и привести голову в порядок. Кира. Её грудь и голые, в белых гольфах, загорелые ноги. Он взял её голову в руки и заглянул в лицо. Она не стала противиться этому жесту. Просто продолжала молча плакать, не открывая глаз. Но уже не так сильно. Просто всхлипывала и шмыгала носом. И тогда Шварц осторожно поцеловал её в лоб. Затем в щёку, одну и другую. Кира продолжала тихо сопеть и перестала всхлипывать. Шварц почувствовал — что-то изменилось. И тогда он поцеловал её в губы: сначала просто прикоснувшись к ним своими губами. Потом поцеловал сильней, уже довольно ощутимо прижавшись к ним. И почувствовал, как она слегка приоткрыла их, пустив его к себе. И ещё почувствовал, как его слегка тряхануло изнутри. Он медленно и очень аккуратно опустился вместе с Кирой на разваленную тахту и неспешно, преодолевая безумное желание, стал целовать её руки, шею, ладони… И ощутил, как она начала дрожать всем телом, и это его дополнительно подхлестнуло. Тогда он стал целовать её голые ноги, выше гольфиков, и ещё выше… Затем медленно приподнял край платья и стал целовать её бедра, левое, правое… Затем — посередине, добравшись до пупка. И ещё ниже… и ещё… Затем осторожным движением потянул вниз трусики… И снова она не предприняла попытки остановить движение его руки. Теперь она лежала на спине, обнажённая по пояс, с белой трапецией на теле посреди летнего загара, и порывисто дышала, так и не открыв глаз. Лихорадочно, стараясь не создавать лишнего шума, он разделся сам. Ему едва удавалось сдерживать невероятное возбуждение. Страшная новость, которую принесла Кира и которая, казалось бы, должна была сделать невозможным то, что сейчас происходило между ними, здесь, в полуподвале, на разваленной старой тахте, наоборот, лишь странным необъяснимым образом усилила желание. И он, Юлик Шварц, уже точно знал, что никакая сила не заставит его остановиться, несмотря на всю дикость и весь идиотизм ситуации, в которую сам же себя загнал…

Потом они оторвались друг от друга и долго ещё лежали рядом, на спине, держа руку в руке. Не говоря ни слова, потому что в этом не было нужды. Оба знали, что всё вышло само. И не стоит пытаться искать для себя объяснений тому, что случилось. И нет в этом ничьей вины. Да и нет её вообще, вины этой. И не было. Есть то, что есть. То, что получилось. И оба были этому рады, каждый для себя. Внутри себя. Вернее, рада была Кира. Шварц, скорее, был не против. Как всегда. Он никогда не возражал против того, что ему нравилось. И не искал способа это оборвать. Так же как и намерений противостоять тому, что доставляло мужское удовольствие. Наслаждение. Несмотря на свою любовь к Триш. Настоящую, сильную и единственную. Как он сам единожды сформулировал для себя и больше не передумывал. Тоже не было нужды. И не хотелось, чтобы она когда-либо возникла, такая нужда.

Он потянулся к столу, не вставая, налил обоим ещё по глотку коньяку, и они выпили снова. Затем встал, прошёл в душ и накинул халат. Кире тоже выдал халатик. Бывший дежурный. Женского размера. Тот, что провисел все годы в подвале, как трогательно-милое напоминание о прошлой жизни. Сказал, завтра рано утром поеду в Жижу, расскажу всё Гвидону и Прис. Сегодня уже не получится, потому что — за рулём. Это было правдой. Новенькую «Волгу», такую же, как у Гвидона, цвета морской волны, Шварцы приобрели сразу после того, как Триш с маленькой дочкой вернулась из Лондона в Москву, весной. До этого они с Приской завершали все дела по продаже семейной недвижимости, оставшейся в наследство после кончины сэра Мэттью. Автомобиль пришлось брать за валюту, так что с учётом специальных цен получилось довольно дорого. Но этого хотела Триш, да и жизнь уже требовала передвижений в Москву и обратно не на электричке, а по шоссейке, с комфортом. И теперь «Волга» стояла рядом со входом в полуподвал, на Октябрьской.

Было уже довольно поздно. Юлик пожарил яичницу, они поели, запили чаем, и Кира осталась в мастерской уже до утра. Утром он сказал ей:

— Мою дочку зовут Нора. Ей седьмой месяц. Она ужасно смешная. А похожа на Джона, Ниццыного деда.

Он хотел сказать — на Ниццу, но передумал. И сказал — на Джона. Оба понимали, что эти мимоходные слова произнесены для того, чтобы развести мосты, но в то же время наметить пути объезда. Кира понятливо кивнула и сказала, прощаясь: