Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

Тогда он спросил у Ниццы про свою находку. Мол, понимает ли она, что это чрезвычайно опасное чтиво. Та особенно маскироваться не стала. Сказала, не хотела втравливать его в это своё занятие, потому что понимает, как ему не до того с Бобом и всеми их хромосомами.

— Занятие? — удивился Сева. — Ты хочешь сказать, что имеешь какое-то отношение к этим текстам?

Ницца немного смутилась, но ответила честно:

— Я просто немного печатала по Киркиной просьбе. Ты же знаешь, у нее мама писательница, Раиса Богомаз, Раиса Валерьевна. Ну, вот она… в общем… такой человек, ну… неравнодушный. И друзья её. Круг такой. Интеллектуалы, филологи, литераторы. Короче, они в курсе всех дел. Ну, ты понимаешь, каких… А тут недавно мы с Киркой у Шварца были, у Юлика, на Октябрьской. У него там подвал во дворе, типа городской мастерской, от старых ещё времён остался. Что-то вроде творческого склада. Он туда заезжал, взять чего-то или оставить, не помню. Мы случайно в метро пересеклись, с кольца на радиус переходили. Он тогда ещё портрет её карандашный сделал, быстро так. И подарил. Ей понравилось ужасно. Вот и все. Да, и мы чуть-чуть выпили с ней, Юлик угостил. А потом она дала почитать мне кой-чего, ну я и почитала. Знаешь, не хотела тебе говорить, но со мной ступор сделался. Шок. Никогда не думала, что в нашей стране подобные вещи происходят. Что достойных людей за говно последнее держат. Талантливых и порядочных. Настоящих. И захотелось помочь. Чем могу. Ну, она попросила перепечатать кое-что. А я подумала, заодно машинку пишущую освою. Ну и помогла немного. Вот, собственно говоря, и всё занятие.

После этого разговора Сева попросил её больше не держать дома никаких «таких» текстов. Сказал, у нас и так дома Хоффман прописался, считай. А всех иностранцев, как тебе известно, пасут. Особенно капиталистических. Ты что хочешь, чтобы к нам пришли и изъяли? С последствиями? Сама знаешь, с какими.

— Да? — удивилась Ницца. — А я знаю, они несколько раз пересекались с Киркой. Ну, встречались, вроде того. В кино сходили, знаю. Раз в кафе-мороженом посидели, на Тверской. По-моему, он её клеит. Не говорил тебе ничего?

— Не говорил. — Сева пожал плечами и подумал, что — странная вещь — и чего это Бобу такую малость несерьёзную от него утаивать? Ну, повстречался с Киркой, дело молодое, ну, мороженое съел. Не маму же её он клеит, писательницу эту Богомаз, которая и Кирку свою, и, получается, Ниццу его в глупости свои опасные втравливает. Ну не в глупости, хорошо, — в дела, в деятельность. Потом спросил у Боба, чего, мол, кроишь от меня, что Кирку клеишь. Тот неопределенно пожал плечами:

— Сев, ты себе девушку нашёл самую лучшую, поверь, я в этом кое-что понимаю. Есть опыт общения с противоположным полом. На таких, как Ницца, женятся. Сразу. Один раз и на всю жизнь. А Кира на неё в чём-то похожа, как мне кажется. Умненькая. Ну и… вообще. Классная молодая женщина. С английским, — он улыбнулся и прояснил вдогонку: — А с кем я в свободное от тебя время должен общаться? С русскими проститутками в гостинице «Националь», состоящими на службе в вашей полиции? Или как это… милиции…

А вскоре после этого разговора и раздался звонок Владимира Леонидовича. Можно было понять настроение Штерингаса, с которым он шёл в Дом на набережной, ломая голову о причине приглашения на аудиенцию к полковнику ГБ. Всё перебрал, пока шёл. Роберт Хоффман и его с ним неприкрытая дружба, явно превышающая по шкале общения градус взаимных профессиональных интересов. Ницца с её книжками от дочери диссидентки Богомаз. Переделанная умельцем коротковолновая «Спидола», которую она неотрывно слушает по ночам в бывшем кабинете его отца, извлекая через эфирные помехи голоса «оттуда». Сёстры Харпер в аэропорту, которых вынужденно пришлось представить двуличному Спиркину… Что ещё?

Первый раз поговорить с ней он решился в начале августа. О побеге на Запад. Вернее, просто в качестве разведки, попытаться выявить отношение к теме. Спросил так, между делом, по-легкой, когда заканчивали совместный завтрак на Чистых прудах и уже собирались разбегаться каждый по своим делам:

— Ниццуль, а может, валим отсюда? У тебя язык. Голова с мозгами, быстрыми и гибкими. Молодость. У меня профессия. В принципе вопрос решаемый, не просто, но можно. Ты как?

Та вопрос поняла и поэтому удивилась:

— Зачем? Мы же тут дома, а там — чёрт знает где! Здесь папа, девочки мои, дед, Ирод, Жижа. Вся наша колония.

— А там у тебя квартира в Лондоне. Я. Мы. А девочки твои приезжать станут, как они и сейчас туда-сюда челночат. И собаку купим. И тоже Иродом назовём. — Он старался придать разговору игривый настрой, по варианту безответственного мимолётного трёпа. Но в конце добавил: — Ты ведь не любишь коммуняк. Ты же их презираешь. Тогда ради чего всё это? Вся эта… жизнь с вечной игрой в поддавки.