Михаил Нисенбаум - Теплые вещи

Мы сделали несколько кругов, не сближаясь и не удаляясь друг от друга. Но вдруг я вспомнил, как вчера сидел на диване и читал ее записку. И барашка с печальными глазами. И зачем-то ее бабушку. «Уйдет! Она сейчас уйдет!» – вдруг понял я и решительно пересек площадь.

– Ну здравствуй. Привет, – сказал я и поднял глаза.

Это была она и не она. Точнее, это была настолько она, что я ее почти не узнал. Это было узнавание-удивление, как будто на моих глазах произошло воскресенье той, с кем я навсегда попрощался. Она сильно похудела и стала словно меньше ростом. Но добрые глаза ее блестели такой любовью и покорностью, что я почувствовал, как у меня щиплет в носу.

– Пгивет, Михаил, – сказала она. – Пойдем?

Она сразу взяла меня за руку и я послушно пошел рядом с ней. На плече у нее была модная сумка из мешковины. Мы шли, разговаривая без передышки, а иногда останавливались, поворачивались друг к другу и смотрели, просто смотрели. Было все равно, о чем говорить, любые слова, сказанные ее голосом мне или сказанные мной прямо ей, спасали от раздельности, лечили от смерти. Не надо было подбирать выражения, не надо было судить о сказанном. Просто рядом шла она, и ветерок гладил нас обоих по волосам, точно хваля за то, что мы такие умницы. Сам ее рост, походка, то, что она это она, то, что она так близко, – за все это я готов был ее благодарить.

– А я без тебя ходил в разные подземелья и рисовал демонов.

– А мне было всегда обидно, когда ты разговаривал с другими.

– Мне тоже было обидно разговаривать с другими, потому что я хотел разговаривать только с тобой. Вот оттого и молчал почти все время.

– А знаешь, когда я подумала, что напишу тебе?

– Когда?

– На том уроке по «Войне и миру». Точнее, после того урока.

– Странно. Я же тогда так резко говорил...

– Мне тоже сначала казалось, что резко. Но ты стоял напротив окна. И там было солнышко, и у тебя так волосы светились, и сам ты был такой...

– Какой?

– Короче, я поняла, что ты очень хороший и... И пушистый... И вот.

– Ну тогда ты – ляпа, – вдруг сказал я, нежно задел ее за плечо и побежал.

Мы давно вышли из города. Дорожка текла через лес и то поднималась в гору, то круто спускалась с горы. В лесу еще кое-где серели полянки снега, листьев не было, но прохлада веяла по-весеннему.

Я бежал по дорожке и смеялся, а потому бежать было трудно. Лена бежала за мной и не смеялась, поэтому довольно быстро догнала меня и сказала: «Сам ты ляпа». Мы обнялись и долго стояли, тяжело дыша и покачиваясь от сердцебиения, как в танце. А вокруг нас высоко шумели сосны.

Прощаясь на остановке у «Мечты», она вынула из сумки папку, обычную картонную папку на тесемках, на которой было написано «Дело №».

– Это тебе, – сказала Лена тихонько и пытливо посмотрела мне в глаза. – Только обещай, что пока не придешь домой, смотреть не будешь!

– Почему?

– Таков закон джунглей, – засмеялась она. – Клянешься?

– Клянусь, – ответил я.

Перейдя дорогу, она повернулась и помахала мне. А я отвесил ей учтивый поклон.

К вечеру ветер покинул город. Бархатисто светились скаты кровель, солнце, играя в прятки, выглядывало из-за заводских труб. В глубине дворов раздавались детские крики и смех. Навстречу медленно плелся пьяный мужчина. Встретившись со мной взглядом, он остановился и поднял палец, как бы призывая отнестись к его словам внимательно. Я остановился, потому что знал, что сегодня ничего плохого не случится. Мужчина покачивался и не мог сказать ни слова. Глаза его были благожелательны и прозрачны.

– Ну, чего вы хотите? – буркнул я, наконец.

– Общассссса, – прошептал он и, похоже, расточил этим словом все свои силы и желания.

Подождав с минуту, я осторожно похлопал его по плечу и ушел.

Все уже вернулись с дачи. У порога стояли три пары грязных резиновых сапог, как в сказке про трех медведей.

– Ну что, олимпиец! Не очень-то ты над книжками сидишь, – сказала мама.

– Олимпиада-то по биологии. Я проводил полевые исследования, – ответил я, и в каком-то смысле это было правдой.

– А в саду такая красота! – громко сообщил папа.

– В нашем сарае настоящая мышь! – подтвердила сестра.

– Вот где биологию надо изучать! Ты обедал?

– Многократно.

Прикрыв за собой дверь, я сел за стол и развязал тесемки картонной папки. Внутри лежал рисунок. Это был мой портрет. Губы были чуть больше, глаза чуть светлее, волосы чуть кудрявее, но дело было даже не в сходстве.

В этих чертах было все, что мы не решились сказать друг другу во время нашей встречи. Робость, любование, попытка наглядеться, желание все простить и за все просить прощения, тепло узнавания и холодок удивления.