Михаил Нисенбаум - Теплые вещи

К середине репетиции запах скипидара в комнате становился незаметен. Иногда зажигались свечи, дребезжали слабо прижатые струны гитары. При свечах лица у всех делались праздничными и таинственными, студия мерцала братской благодарностью и уютным родством.

Изредка к нам приходил Вялкин. Его приходы напоминали визиты главы могущественной державы или, по меньшей мере, крестной феи. Вялкин приносил эскизы костюмов, мастерски нарисованные гуашью, наброски декораций и фантазии на тему будущего спектакля. На рисунках сцена светилась зеленоватым мистическим холодом, в полумраке двигались фигурки в белых одеждах, напоминающих ночные рубахи с длинными рукавами. Мы зачарованно смотрели на картинки и представляли в фигурках уменьшенных себя.

Не прошло и месяца, как Санька из наблюдателя превратилась в актрису «Ойкоса». Теперь она приходила на репетиции в черной водолазке, спортивных брючках и чешках. Вместе с нами делала этюды, тараторила «Разнервничавшегося конституционалиста нашли акклиматизировавшимся в Константинополе», выхлопывала ладошами ритм «кукареллы».

Санька была самая высокая девушка в труппе и двигалась с той же угловатой грацией, с которой удерживает равновесие «Девочка на шаре». Казалось, равновесие это достигается не балансом притяжения, а незримыми колебаниями высоты.

В театре она дружила со всеми, я же, как обычно, держался особняком. Умница Санька не обращала на это никакого внимания. Эта единственно правильная линия поведения с загадочными буками была не обдуманной стратегией, а естественным проявлением ее открытости и добродушия.

Потом начались настоящие репетиции в зале. На сцене были натянуты шатры-горы из переплетенных серых веревок, рампа то вспыхивала таинственными огнями, то медленно гасла, по заднику гуляли пятна изумрудного, аквамаринового и янтарного огня. Из боковых колонок время от времени выскакивали, как веселые черти, пробные громы фонограммы.

По сцене бродили сквозняки, а мы двигались, как привидения, в своих холщовых балахонах и войлочных сандалиях на босу ногу. Раз в десять минут из глубин темного зала к нам бросалась, заламывая руки на бегу, Мила Михайловна, называя нас дуболомами. Она кричала:

– Чайка по имени Джонатан Ливингстон! Выйди на середину! НА СЕРЕДИНУ, а не на СРЕДИНУ! Андрей! Сколько можно повторять? Нет у нас в пьесе никакого Насреддина!

Много, много чего случилось за три месяца репетиций. Мы ссорились и мирились с Кохановской, Клепин с похмелья продал мне за двадцать пять рублей две картины Горнилова (как я добывал эти деньги – отдельная большая история) . Иногда я заходил к Вялкину, слушая его рассуждения об оргазме и исихазме. Выучив наизусть свою роль, я мог цитировать ее в любом разговоре, а иногда сочинял целые монологи в том же ключе. Отношения с Милой Михайловной становились все более дипломатическими, но делать было нечего: не менять же главного героя за месяц до премьеры.

В какой-то момент Мила Михайловна вообще перестала обращаться ко мне на репетициях. Оказавшись в излюбленной роли непризнанного бунтаря, я брал в ней энергию для роли чайки по имени Дж. Л. А может, роль Дж. Л. обострила во мне качества непризнанного бунтаря, кто теперь разберет.

Изредка после репетиций я провожал Саньку домой (когда был в ссоре с Кохановской, конечно). Зима махровая, улицы пусты, только пар из люков на перекрестке Машиностроителей и Карасева тянется к потрескивающим звездам. Ветки деревьев походят на розоватые рифы, в одноэтажных домах уютно теплятся обледеневшие окна. Окна в пятиэтажках по другую сторону улицы выглядят уныло.

Санька рассказывала про свою поездку к родственникам в Киргизию, про Иссык-Куль, про кроличий сарай, про университет и про то, как она начала писать стихи.

– Слушай, Сань... – как-то спросил я. – Ты себя не чувствуешь одинокой?

В те годы слово «одиночество» было синонимом избранности и автономности. Звучало не как жалобное «у меня никого нет» или «никому-то я не нужен», а как гордое «я такой один» или «мне не нужен никто».

– Я не одинокая, – Санька посмотрела на меня с удивлением, и я увидел, что ее длиннющие ресницы блестят инеем. – Вокруг меня только хорошие люди, самые лучшие.

– Хорошие, да... Но не все же тебя понимают?

– Ты ведь меня понимаешь? И потом... Не такая я сложная натура, как некоторые.

И она засмеялась. Хорошо так засмеялась и поглядела на меня игривыми глазами. Мы уже подошли к ее дому. Обычно в последнюю минуту перед расставанием что-нибудь происходит. Говорятся какие-нибудь особенные слова, лица сближаются, люди целуются... Но с Санькой этого быть не могло ни при каких обстоятельствах. Поэтому я сказал «ну пока» и поскакал домой, чувствуя, что один валенок тщится слететь с моей ноги и начать сольную карьеру.