Михаил Нисенбаум - Теплые вещи

Когда мы поднимались на эскалаторе на «Проспект Маркса», Коля вдруг сказал:

– Никогда не буду шутить на тему милиции, судов и тюрем. И про больницы тоже. Про нищих мы уже пошутили.

Не знаю почему, на меня снизошло благодатное спокойствие. Причин для радости не было, скорее наоборот, но душе про это лучше знать.

И тут – как кстати! – я увидел ее. Девушка стояла у той вечно закрытой двери, что ведет в соседний вагон, и задумчиво вглядывалась во что-то запредельное. Во что-то, что происходит не здесь и не сегодня. На ней было кашемировое пальто цвета предрассветной пустыни и длинный черный шарф. Я смотрел на девушку неприлично долго, но она этого не замечала. В ее лице была спокойная одушевленность и никому не адресованная приветливость. Хотелось сказать ей:

– Знаете, такой девушке, как вы, не подходит метро. Нет, я не считаю, что в метро ездить стыдно: сам люблю метро, особенно длинные эскалаторы и всякие сказочные станции. Но вам здесь не место. Вам место на скамье, которая стоит где-нибудь над морем на обрыве. Чтобы соленый ветер развевал ваши волосы. Или в крайнем случае, в коллекционном автомобиле, собранном в пятидесятые годы. Я имею в виду, ваш образ отлично вписался в такие картины, а здесь фон неподходящий.

Я так разволновался, что даже не заметил, как мы приехали. И конечно, ничего никому не сказал. Выходя из вагона, оглянулся. Она по-прежнему улыбалась своим нездешним садам.

– Жениться тебе надо, – раздался недовольный голос Коли.

Отличный совет от человека, который делал все, чтобы приблизить день своего развода.

Утром в пять часов двадцать минут, когда на Кольском полуострове засыпают полярные совы и поднимается легкая рябь вокруг острова Корфу, в Москву вернулась бабушка. Я встретил ее на Казанском вокзале, приняв картонный чемодан и невероятно тяжелую сумку с мамиными соленьями. По дороге я очень острожно сказал, что у нас дома ненадолго находится мой лучший друг Коля, интеллигентный молодой человек, который сегодня или завтра уедет. И еще что Коля потерял все деньги и билет на свой поезд. Нужно ли удивляться, что бабушка поздоровалась с заспанным, но зато в костюме и при галстуке Колей несколько чопорно.

Все свое недовольство Колиным присутствием она выплескивала только на меня. Но я-то чувствовал, что ее слова должны были поразить нас обоих. Например, она сказала:

– Миша, ты что, не мог предложить гостю тапки? Хламида ты монада!

И хламида, и монада был я. Колю она не называла по имени, а поминала словом «гость», говоря опять же только со мной.

За завтраком мы улещали бабушку салатом «Столичным» из кулинарии ресторана «Прага». Денег у нас хватило всего грамм на триста. И в течение всего времени, пока бабушка распространялась на тему моей глупости и невнимательности (если бы она только могла представить истинную картину нашей глупости, она не тратила бы слов, а просто убила нас прадедовским подстаканником), Коля жевал один и тот же листик петрушки из салата. Он его обметывал зубами, как швейная машинка, не меняясь в лице. Только глаза его за очками становились все мельче и бдительней.

Кстати, последний бабушкин попрек состоял в сочувствии той женщине, которой я достанусь. Соболезнования моей потенциальной половине я также часто слышал от моей мамы, из чего следует, что эта фраза передается в нашей семье из поколения в поколение. Значит, и сама бабушка где-то услышала ее раньше, скорее всего, от своей мамы, да и та вряд ли изобрела ее сама, потому что все мы, честно говоря, не подарок.

Тем не менее после завтрака бабушка несколько смягчилась и даже принялась готовить свой фирменный клетчатый пирог с курагой.

А я поехал на работу. Когда двери лифта на Тайнинской открылись, я вздрогнул: прямо передо мной торчал тощий длиннющий Вовка Перинин: мне прислали напарника.

– Приветик, – сказал Вовка. – Как ты тут без меня? Отлично? Розочка и Ленка велели тебя поцеловать.

Бабушка быстро сообразила, что без денег Коля будет ошиваться у нас дома еще неделю, а то и больше. Поэтому она одолжила ему на билет, и вечером того же дня он отбывал в купейном вагоне фирменного поезда номер шестьдесят один «Москва – Тайгуль». Об этом я узнал, вернувшись домой, примерно за час до Колиного отъезда. С бабушкиной стороны это было просто подло. У меня было такое мрачное настроение, точно я провожал не его, а себя – в последний путь. Коля с удовольствием устраивался в темноватом купе, вытаскивал дорожные вещи. Потом в купе вошли двое попутников – супружеская пара с огромными чемоданами и картонной коробкой. Пора было прощаться. Мы вышли из вагона.