Наталья Черных - Неоконченная хроника перемещений одежды

– Болящая, – послышался кроткий голосок.

Ну да. Болящая. Какая еще.

Причащающий священник указал ручкой лжицы кому-то на меня. Подошли женщины, предложили валидол. Взяла, отправила в рот. Через некоторое время села, затем встала. И пошла на станцию. Шуба – в следах лаврской пыли и масле от лампад, сердце – в тоске от невероятной усталости. Но вкус полосочки хлеба, данного стариком на вечерне, еще не ушел.

– Что же ты не попросила! – закричала тихо мать на мой рассказ. – Подвели бы, причастилась. А так – зря, получается, ездила.

Не зря. Очень даже не зря. Это обложенный самыми низкими на свете облаками день остался в памяти одним из самых счастливых. Как в колыбели. Преподобный Сергий, Святитель Иннокентий, маленькая ночная птица в апостольнике. Наверно, это сама в будущем и мое отношение к тому, что произошло после 1988 года, мои сомнения, мое фрондерство.

– Для вас православие – только игра.

– Если бы Хрущев давал премию за антирелигиозную пропаганду, вы бы получили ее.

– В топку нужно таких, в топку! Это предатели.

Все это меня ожидало и понемногу начало уже тогда приобретать черты.

Отоспавшись все шестое, седьмого побежала на всенощную в Высокопетровский, а восьмого причастилась, несмотря на приготовленную матерью в обед яичницу. Спецом для меня. Сама она ела, понятно, рыбу. И картошку с макаронами.

Причащающий монах был крохотный, с меня ростом. Настроение было райское. Понемногу начал разворачиваться, и во мне тоже, как рулон ткани, удивительный легкий мир, в котором вся местная туга преображалась в нечто вроде сладкого сна, а движения напоминали счастливый небыстрый танец.

С понедельника началось новое хождение по кабинетам. Бегунок принимала сухая, спортивного вида женщина, замглавврача по ВТЭК. Наскоро просмотрела лист, сказала, чего не хватает и что нужно, до какого числа собрать недостающие свидетельства и от кого. Против ожидания, управилась уже в начале вечера. Замглавврача посмотрела, подписала и сказала зайти через неделю. Тогда уже будет ясна дата комиссии.

Было ощущение, что жизнь только начинается, а уже хочу на покой.

Религиозности во мне нет. В принципе. Не сама так считаю, а передаю некоторое авторитетное мнение. Священника, и еще солидных мирян. Мнение было высказано не партийно, как, скажем, на пионерском собрании (в комсомоле не была). Не следующим, например, образом: такая-то, работай над собой, а мы поможем. Мы за тебя болеем, ты наш член. Здесь понятна расстановка сил. Есть партийность и ее пресс. А есть товарищество, которое с партийностью не враждует, но существует по другим законам. По законам товарищества тебя и сочинение написать попросят, и на свидание позовут, и туфли получше дадут, чтобы старше выглядеть, и на конечной остановке про великую любовь расскажут. Ну и в губы поцелуют, обозвав перед этим толстой. При всех поцелуют, а это уже – выражение чувств. Так что партийность в повседневной жизни не особенно участвует.

Но когда мнение выражается заглазно, дело другое. А уж тем более – в семье.

Итак, моя мать считала меня бесноватой. Но в лицо об этом не говорила. Поводов для беснования у меня было много, но с духовной точки зрения – ни одного. Поэтому спрос огромный: повода нет, а беснуешься. Поведение тоже было бесноватое, хотя преимущественно тихое. Но бывают же тихие бесноватые. Рисует. Бормочет. В церковь ходит. Глаза сумасшедшие, выражение лица отчаянное. Что еще нужно для вывода. Мать меня тихой бесноватой не считала. С ее точки зрения – на нее орала и пыталась ударить.

Она в слезах рассказывала священникам на исповеди о моем дурном поведении, а мне ничего не оставалось, кроме как выслушивать поучения от тех же священников, что жаловаться на мать нельзя. Когда и как это началось, не помню, но мне пришлось с этим ее мнением жить очень долго. В ее словах «пошла не по той дорожке», «стала произносить загробные речи» и в скрученных сурово губах выражалось мнение партии – обычных прихожан, сплоченных идеей благополучия, получаемого церковными путями, вместе представлявших довольно большую силу. Так что религиозности во мне нет никакой. С точки зрения приходского благополучия.

Сочувствующие мне священники и знакомые, в первую голову – Анна, призывали обращаться с мамой ласково и не прекословить, тогда и будет мир. Мать требовала конкретных действий, на которые согласиться не могла. Мне довольно было моего безумия. Так что освящать соль, отмывать от ядовитого химического состава стол и стулья, а также посуду отказалась. А все это, с точки зрения матери, было обязательно. Кстати, она считала, что ядовитый состав на некоторые вещи нанесен моей рукой. «Мне известно, чьи руки это сделали», «За мной давно охотятся. Я из рода Божией Матери».