Владимир Орлов - Лягушки

Хмелёва лишь робким полукивком головы попрощалась с Ковригиным.

— Я вас провожу, — сказал Острецов.

На лестнице вежливость вернулась к богатому человеку. А то ведь в последние минуты их собеседования Ковригину Острецов начал казаться рассвирепевшим. Отправляя Ковригина в "Лягушки", не намерен ли был Острецов смахнуть возмутителя спокойствия с мраморов восточной бани теперь уже не в Аягуз, а куда-нибудь подальше, скажем, в Катта-Курган с его хлопковым заводом? Или в бане с шайкой кипятка должен был поджидать Ковригина великоросский богатырь, на время — аравийский шейх, торговец коврами-самолётами?

— Извините, любезный Александр Андреевич, — сказал Острецов. — Погорячился. Или даже сорвался. Действительно, заслужил упрёки. Но и пережить недавно пришлось немало неприятностей. Хотел бы, чтобы вы погостили в Журине в спокойные для меня и для Елены Михайловны дни. По-прежнему остаюсь поклонником вашего литературного дара. Последние публикации "Записок Лобастова" меня в моих чувствах укрепили. Вы можете поработать в Журине над продолжением "Записок"…

— Спасибо, — сказал Ковригин. — Мысль об этом в голову мне не приходила.

— А жаль, — сказал Острецов. — Мне представляется, что вы не прочь были бы встретиться с Верой Алексеевной Антоновой и вашим спутником в экспедиции за грецкими орехами, Паном Воробейчиком.

— Воробейчиком? — удивился Ковригин.

— Наш Пан-Силен любит представляться Врубелем, то есть по-польски — Воробейчиком. Но его сейчас нет в Журине. Он отправился в Мантурово Костромской губернии за пирожками. Какими-то особенными. И за резиновыми сапогами для своей ненасытной Каллипиги. На случай дождей. Но сейчас ей нужны новые валенки на гагачьем пуху, а за ними надо бежать в Калязин.

— Самоотверженные у вас фигуры в нишах, — сказал Ковригин.

— Самоотверженные, — согласился Острецов. — И изобретательные. И игруны. Видимо, сохранили собственные вековые качества и свойства персонажей их мифов. Нередко играют в привидения. А разговор с Паном-Силеном вам ничего не даст. Заболтает и наврёт. Но Каллипигу любит. Что же касается Веры Алексеевны Антоновой, то она наверняка со своей компанией ужинает сейчас именно в "Лягушках". И может быть, вы вызнаете от неё то, на что ответ я вам не дам.

"Экий проницательный господин, — подумал Ковригин. — Обо всём догадывается… И будто провидец. И душевед… Но открыть существенное не желает…"

— Я дам вам машину с водителем, — сказал Острецов. — Уже темно. А город наш вы знаете плохо.

— Спасибо, — сказал Ковригин. — Люблю бродить пешком по незнакомым городам. А Синежтур кажется мне уже почти своим.

— Смотрите, — сказал Острецов. — Буду беспокоиться. О том, как пройдёт ваше путешествие, мне сообщат.

Ковригин быстро вышел на улицу с троллейбусами, ведущую от Плотины к театру, гостинице "Империал" и ресторану "Лягушки". В небе над ним светился циферблат на чугунной башне местного заводчика и благотворителя Верещагина.

Невдалеке от входа в театр он увидел обувного маэстро Эсмеральдыча. Было сыро и зябко, но лёд со снежком на тротуарах нигде не затруднял движений прохожих. Эсмеральдыч (Или Квазимодыч? Нет, всё-таки Эсмеральдыч) стоял под фонарём метрах в пятнадцати от театра, держал в руке толстую бельевую верёвку, служившую поводком для домашней, надо понимать, любимицы — белобокой козы ("Козочки"), и что-то мрачно жевал, то и дело перегоняя языком жевачку из левого угла рта в правый. То ли "Орбит" с экстрактом барбариса, то ли бальный нюхательный табак из запасов Журинского замка.

Ковригин рот не успел открыть, как Эсмеральдыч спросил (а коза заинтересованно заблеяла):

— Ну, и как там, в Аягузе?

— Бешбармак. И не пахнет гуталином, — сказал Ковригин. — А так всё то же самое. Просторы и множество животных и насекомых, эти все бегают и летают босиком. И полно акынов.

— Что же вы там и не остались? — спросил Эсмеральдыч. — Стали бы акыном.

— Своих хватает, — сказал Ковригин. — А не остался из-за насекомых. От них всё тело чешется.

— Это понятно, — сказал Эсмеральдыч и подтянул веревку-поводок: — Сонька, не балуй! Не дёргай! Травы здесь нет. Дома сена хватит!

— А что вы тут мёрзнете под ветром и дождём? — спросил Ковригин.

— А из-за этого шейха Оболдуя-Аладдина, — и Эсмеральдыч указал на волшебно-сверкающий шатёр аравийского бизнесмена. — Взорвёт он город-то наш. И Плотину, и домны, и печи, и обозный завод. Естественно, и наши гуталины взлетят на воздух.