Владимир Орлов - Лягушки

— Какого ещё дофина? — удивился Сутырин.

— Надо полагать, французского…

— А моя опочивальня семнадцатая! — обрадовалась Свиридова. — Будем пробираться друг к другу со свечами! А вокруг — Монтекки и Капулетти! Да не пугайся ты, Сашенька! Я шучу!

Но Ковригину показалось, что она и не шутит.

— Мы с Парашей ярусами ниже! — сообщила Ярославцева.

Теперь, пусть и ненадолго, Ковригину удалось рассмотреть Ярославцеву. Рослая, как и Хмелёва, такие нынче детки пошли. Раньше рослых актрис судьба выталкивала в дикторши. Но в отличие от Хмелёвой — широкая в кости. Смешливая, крепкая. Кровь с молоком. С умными карими глазами. И вовсе не из простушек. Не из субреток. И скорее создана не для комедий (хотя и в них может быть хороша), а для драм. Холодцов, хоть и прохиндей, но с цепким глазом. Возможно, именно такой и представлял царевну Софью Суриков. За такой стрельцы пошли бы…

— У вас наверняка была пышная коса… — произнёс вдруг Ковригин.

— Точно! — рассмеялась Ярославцева. — Толстая, как канат. Из-за вашей "Маринкиной башни" пошла в реквизит на службу стилистам. Не жалею…

— Какой ты у нас любезный дамам, Ковригин! — заявил Пантюхов. — Жаль, что я не научился писать сонеты. Хотя о чём жалеть-то! Тебе отвели койку в Бабской башне! Значит, ты безопасный. Значит, ты не способен нарушить чьи-либо эротические интересы. Небось и справки навели. И тебе можно доверять, как евнуху. А такого удальца и охальника, как я, пожелали укротить и упрятать подальше от милых дам.

Знаток символов в архитектуре расхохотался зловеще, и тотчас же электрический свет в Рыцарском зале погас.

Милые дамы и Сутырин попытались удальца и охальника укорять, но тут же и замолчали. Вдруг темнота была вызвана вовсе не режиссёрским сценарием, а мрачной энергетикой здешних стен, шутками духов и привидений. Страшно стало…

— Сейчас нам всем и выдадут Аленькие цветки, — прошептал Пантюхов, и не было в его голосе радости.

А Ковригина кто-то поцеловал в губы. Не чмокнул, а поцеловал. То есть поцеловала.

Ковригин растерялся. Пытался вспомнить запах женщины, ему, несомненно, знакомый. Но, пока вспоминал, пламя факелов осветило Рыцарский зал.

Факелов было не меньше пятидесяти. Своды зала подчинились колебаниям огней ручных и настенных светильников. Факелы крепились в кольцах, вбитых в камни стен, держались в пазах металлических доспехов, вздымали их и руки необученных пока Ланцелотов и шотладских стрелков. Из тьмы, из камней выступила юная дева, облачённая в костюм оруженосца: чёрный пурпуэн, стеганый ватник, надеваемый под латы, длинные шоссы — облегающие ноги штаны-чулки, чёрно-серый шерстяной капюшон с "хвостом" (описание костюма Ковригин позже выудил из всё того же презента ресторана "Лягушки" с рассказом об упоительной жизни в замках Луары). От героической Жанны Д'Арк явившаяся дева с жезлом в руке отличалась причёской и цветом волос. У Орлеанской девственницы чёрные волосы были пострижены в кружок. У Журинской девы светло-русые с рыжими прядями локоны спадали на плечи. И хотя она была вооружена кинжалом, больше походила на церемониймейстера, готового объявить о переменах в ночном действе.

Гостей призывали в парадный двор замка к площади у подъёмного моста.

Естественно, оруженосцем-церемонимейстером была Хмелёва.

Значит, во тьме вовсе не Хмелёва целовала Ковригина в губы.

Хотя мало ли что могло происходить в замке с привидениями.

И ещё одно соображение посетило Ковригина.

Марина Мнишек! Жанна Д' Арк. Кто следующая?

И ещё. На самом ли деле Хмелёва дерзила, отказываясь надевать платье британской принцессы, или же способствовала чьему-то простодушному либо, напротив, изощрённому развлечению?

Впрочем, ему-то, Ковригину, какое до всего до этого было дело?

Фейерверк его отчасти разочаровал. Впрочем, при нынешних-то регулярных чудесах на артиллерийских складах в Малороссии громыхания и видения в небесах мало кого могли удивить. Да и простое дружелюбное кормление лицедеев и лиц, к их трудам и грехам причастных, не стоило канонад и пожаров. Ко всему прочему китайские пиротехнические ширпотребы избаловали публику, в Москве теперь за каждым забором и по поводу прибавления в кроличьих семействах что-то шипит, свистит и разлетается под детские восторги в цветные клочья над берёзами, после чего эффекты, некогда заставлявшие ахать и вытягивать шеи, кажутся лишь непременной добавкой к шашлыкам и барбекю из кур.