Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

Несколько долгих минут председатель стоит, держа руку Веры Шульц в своей, словно завладел драгоценным предметом, с которым не знает, что делать. Вера замечает капли пота, появившиеся под зачесанной назад седой гривой.

— Но как… — начинает он, замолкает и снова начинает (с искренним на первый взгляд изумлением): — Как же выработаете такими руками?

Видимо, в этот момент и решило проявить себя то, что потом описали как «желудочное недомогание». Во всяком случае, позже поразительно тактично сообщалось о достойном сожаления инциденте, который произошел сразу после начала Великолепного фуршета.

Впоследствии мнения о причине «инцидента» разделились. Или мясобойни гетто окончательно истощили свои и без того ограниченные ресурсы мясных продуктов и, чтобы произвести необходимое количество колбас, пустили в ход второсортное мясо, которое обычно зарывали уже при поступлении на станцию Радогощ. Или же обещанная Управлением гетто дополнительная партия gut gehacktes Fleisch на деле оказалась испорченной кониной, какую всегда поставляли немцы и которая воняла на несколько миль, когда ее привозили — бледно-зеленую и разложившуюся до такой степени, что при разгрузке она почти стекала из вагонов в тележки. Но на этот раз ответственные за распределение мяса не решились доложить о второсортности товара из страха «испортить мероприятие» (как это потом сформулировали). И вот готовые колбасы доставили на фуршет — жирные, кислые и ломкие от соды и дрожжей под скользкими шкурками из кишок!

А может быть — и так думали большинство, — сало на этом фуршете вдруг подали в таком неожиданном количестве, что не выдержали даже изрядно промасленные потроха начальства; к тому же все приглашенные на фуршет понимали: событие такого уровня, вероятно, в истории гетто не повторится, так что надо наедаться сейчас, пока есть возможность и колбаса лежит, такая вкусная, розовая и всем довольная под блестящим светлым жирком! Уже около полуночи первые разодетые сановники, шатаясь, потянулись по направлению к внутреннему двору, где они, согнувшись, прислонялись к запачканным сажей кирпичным стенам и их рвало. Люди потерянно блуждали по фойе. Кто-то укрывался за большим фуршетным столом или за оставшимися стульями и столами; телохранителей Гертлера, заполнивших кухню и буфетную, безудержно рвало во все подряд — в ведра и лари, даже в кастрюли и сервировочные блюда с остатками колбасы, которую не успели съесть.

Поглядев пустыми глазами на свою еле держащуюся на ногах свиту, председатель гордо, журавлиным шагом прошествовал во двор, где его тоже скрутило. Дора Фукс, которая весь вечер ходила, промокая углы рта, бессильно махнула платком, подзывая врача: и доктору Шульцу в этот торжественный день пришлось делать то же, что он делал каждый день с момента своего появления в гетто. Он схватил докторский саквояж, с которым не расставался, попросил Веру подсунуть председателю под голову чехол со стула, опустился на колени и стал мерить старику пульс.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (утомленный, со взглядом, устремленным в небеса): Вы кто?

ШУЛЬЦ: Шульц.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Шульц?

ШУЛЬЦ: Шульц. Мы с вами разговаривали.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (глядя на Веру): А эта очаровательная дама рядом с вами?

ШУЛЬЦ: Моя дочь Вера. Вы с ней говорили несколько минут назад.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И от какой же работы избавились такие прекрасные юные руки?

ШУЛЬЦ: Вы сами говорили, что ее руками много не наработаешь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Неслыханно! Все, у кого еще остались руки, должны быть готовы к труду, а у вас, госпожа Шульц, ручки тонкие и чистые, как я погляжу.

ШУЛЬЦ: Чистые или нечистые — какое вам дело!

Тут господин амтсляйтер приказал своему эскорту разогнать собрание. Тех, кто еще держался на ногах, ударами дубинок и винтовочных прикладов выгнали на задний двор. Там их уложили на землю — служащих, полицейских, да и вообще всех, и держали во дворе, пока они не оклемались настолько, чтобы убраться восвояси своим ходом. Возле Красного дома потом еще долго слышалось, как немецкие патрули ворчат и брезгливо прохаживаются на счет еврейских свиней, которые не могут удержать в себе даже то немногое, что им дали.

Но есть было нечего. Можно было притворяться, обманывать себя, думать, что еды достаточно или что у них есть деньги или драгоценности, чтобы купить или выменять съестное, что они просто экономят и жмутся.

Но факт оставался фактом: еды не было.