Дэвид Макнил: Рок-н-ролл

Наверняка его папаша понарассказал невесть что о наших приключениях, а поскольку Виктор тоже не желает закончить бездомным бродягой в сквере Вижер, он раз и навсегда вычеркнул из своего списка развлечений все, что есть азиатского. Мы больше не торопимся вернуться на авеню Шербрук к половине двенадцатого, мы возвращаемся, когда хотим, стучим в дверь, будя всех. Дежурный санитар быстро и молча открывает нам и никогда не жалуется директору. Должно быть, Клоссон торчит в полицейском участке или хнычет на различных радиочастотах.

Как-то раз Виктор оказался занят и приехать за нами не смог. Поскольку у нас нет никакой идеи, чем бы заняться, мой приятель начинает скучать. Внезапно его осеняет, и он решает пригласить к нам одну приятельницу, которая несколько лет назад оказалась «девушкой месяца», снявшись на развороте модного мужского журнала. На ней такое декольте и такое умопомрачительное мини, что, когда она появляется на улице Папино, все машины замедляют ход, хотя обычно они едут на полной скорости. Ее обтягивающая маечка, из которой чуть не вываливаются груди, вызывает огромные заторы перед нашим бункером. Тот, в кого врезались, на чем свет стоит костерит того, кто в него врезался, остальные водители пользуются задержкой, вылезают из машин и сворачивают себе шеи, чтобы поглазеть на красавицу. В склоку включается вся улица, все хором кричат: «Давайте без полиции!» Перепуганная насмерть Нелли хочет спрятать красотку, она загоняет нас всех в ободранный коридор, несмотря на то что посторонним жилые помещения посещать запрещено. Решив переодеть девицу в медсестру и дождаться ночи, пока ее можно будет посадить в такси, она размещает всех в общей гостиной как раз в тот момент, когда туда вваливается банда жертв групповой терапии, как раз настало время ужина. Если не считать ее самой, санитарки-верзилы и той, ощипанной, присутствующие не видели женщин уже несколько недель. Они словно с цепи сорвались, метут пол, опустошают пепельницы, перемывают всю посуду, достают печенье и яблоки из холодильника. Марк приносит из своей комнаты пакет лимонада, который тщательно прятал под кроватью. Даже Марио отлипает от своего телевизора и присоединяется к нам. Он объясняет красавице, что когда-то у него был ночной клуб и шикарная машина. Атмосфера праздничная, все и думать забыли про Нелли, которая рвет на себе волосы в дежурной комнате, вися на телефоне и призывая на помощь. Никто не притронулся к жирной курице, уже давно застывшей в своем неаппетитном соусе. Когда ужин кончился и наступило время фильма, наши чокнутые плевать на него хотели, они отказываются отправляться на ночной сеанс, они хотят остаться здесь. Врачи сердятся, надрываются, надсаживают глотку. Делать нечего, сюда заявляется сам Жан, но и это бесполезно. Маленький хоровод кружится по комнате, скандируя: «Без полиции!», население неуправляемо, полная анархия. Клоссона это доканывает окончательно, он и так слишком слаб, а когда узнает еще и это, сам впадает в депрессию. Врачи принимают решение его госпитализировать.

Поскольку он не может проходить курс лечения в собственном заведении, это уж было бы чересчур, и потом, здесь слишком грязно, да и жратва отвратительная, его отправляют в клинику с кондиционерами, с мягким, рассеянным светом, хорошенькими санитарками, почти обнаженными под своими полупрозрачными халатиками, в общем, в нормальную клинику. Чтобы отомстить, Нелли закладывает нас Тине, которая, разъярившись из-за той девицы и наших эскапад в городе, в тот же вечер добывает обратный билет и прямо завтра летит в отпуск во Вьетнам. Мы получаем письмо от доктора, который медленно оправляется от болезни в своей мягкой постельке, напичканный, как гуси Сарлата, [40] Сарлат — город в департаменте Дордонь (Перигор), одно из мест производства знаменитой фуа-гра — гусиной печени, для чего гусей откармливают грецкими орехами. только не орехами, а нейролептиками. Он обвиняет нас во всем: в краже его компьютера и мятеже в бункере. Он упрекает нас также в провале сеансов групповой психотерапии, в том, что он навсегда потерял свой авторитет у персонала. В заключение он заявляет, что мы изгнаны и внесенные нами средства обратно возвращены не будут. Мы собираем чемоданы. Рейнхарту совершенно не хочется тащиться одному в Париж, во Вьетнам его не пригласили, так что какое-то время он пробудет у Розона, а потом, в конце августа, поедет в Тоскану. Но я-то теперь вполне могу вернуться домой, больше никаких факсов, никакого шантажа, никаких певцов, которых нужно спасать при кораблекрушениях. Мне легко удается получить билет на Руасси в том же самолете, что и Тине. Мест сколько угодно: сегодня тринадцатое, да еще и пятница. Опять приходится побеспокоить Виктора, но это уж в последний раз. Я доставляю своего приятеля — и в путь, следующая остановка Дорваль, переименованная в Трюдо. Я присоединяюсь к Тине, которая корчит мне рожу среди чемоданов и эскалаторов. Самолет подают вовремя, мы усаживаемся бок о бок в салоне бизнес-класса. Журналы и подносы, апельсиновый сок или шампанское. Она выбирает шампанское, я беру апельсиновый сок. Мы пристегиваемся, семьсот сорок седьмой катится по взлетной полосе, я вижу, как удаляются мелькающие огни аэропорта, неоновые буквы складываются в слово М-О-Н-Р-Е-А-Л-Ь и постепенно остаются позади. Наконец мы отрываемся от земли, и я уже было поверил, что больше не вернусь сюда никогда. Вдруг слышится громкий хлопок — это только что взорвался один из реакторов. В самолете паника, все вопят, командир корабля налегает на тормоза, мы останавливаемся в траве на конце взлетной полосы, мы почти докатились до Гаспези. В приступе паранойи я начинаю думать, что это сработало проклятие, наложенное Клоссоном, оккультные силы Центра, колдовство вуду. Наверное, в каком-нибудь подвале Шербрука они проткнули булавкой восковую фигурку Джумбо. Нас волочет какой-то тягач, мы тащимся в обратном направлении по взлетной полосе до самого начала, Ь-Л-А-Е-Р-Н-О-М, мне никогда не удастся выбраться из этой страны.