Андраш Беркеши - Стать человеком

— Геза, прошу тебя... — умоляла мужа Варьяшне. — Ради себя прошу...

— Оставь меня в покое!

Эндре не тронулся с места.

— Он рассвирепел только потому, что мне не понравился его последний роман и я откровенно сказал ему об этом.

Как ты мог? — удивилась Жока, — А по-моему, это лучшая книга отца... Просто великолепная... — И, повернувшись к дядюшке Кальману, поинтересовалась: — Ты прочел ее, дядюшка Кальман? Я не могла оторваться, пока не дочитала до конца.

— Прочел, прочел, — поспешил заверить племянницу дядюшка Кальман и сразу посерьезнел.

Эндре с любопытством уставился на дядю: ему очень хотелось узнать его мнение.

— Я, конечно, не очень хорошо разбираюсь в литературе и вряд ли смогу правильно оценить художественные достоинства романа...

— Хорошая книга... — поспешила высказать свое мнение Варьяшне, — Вереци считает, что это наиболее значительное произведение, написанное после освобождения.

— Я тоже так считаю! — сверкнув глазами, выпалила Жока. — У Вереци скверный вкус, но на сей раз он прав.

— Возможно... — согласился дядюшка Кальман, внимательно посмотрев на девушку. — Возможно, с литературной точки зрения это хорошая книга, но мне она не понравилась.

— Вот видишь! А говоришь, что не разбираешься в литературе... — Эндре бросил на отца победоносный взгляд.

— Ты лучше помолчи, — оборвал сына Варьяш и опрокинул себе в рот рюмку коньяку. — И что же тебе в моем романе не понравилось? — спросил он, уставившись на дядюшку Кальмана.

Тот на мгновение задумался, повертел в руках рюмку и сказал:

— Я считаю твою книгу вредной и, будь моя воля, не разрешил бы издавать ее. Опубликование ее — большая ошибка.

— Как хорошо, что не ты директор издательства!

— И все-таки, Геза, разреши задать тебе несколько вопросов.

— Пожалуйста, спрашивай.

— Кто эти люди, на которых ты так туманно намекаешь в своем романе?

— Не финти, Кальман, ты прекрасно знаешь, кого я имел в виду.

— Не знаю. Ты пишешь о стиле работы наших кадров, о так называемой кадровой политике. Что ты понимаешь под словами «кадры», «кадровый»?

Варьяш нервно забарабанил по столу. Он не мог заставить Кальмана замолчать или выйти из комнаты. На его вопрос, хочешь не хочешь, придется отвечать. Вот только бы этот щенок Эндре не улыбался так язвительно!

— Под кадрами я понимаю работников государственного аппарата, — ответил он.

— Начиная от простого секретаря или рядового сотрудника и кончая председателем Совета Министров?

— Я не их имел в виду.

— Кого же тогда? Ведь все они являются сотрудниками государственного аппарата.

— Конечно-конечно, — закивал Варьяш. — Но когда я писал о кадрах, то имел в виду не мелкую сошку, а высшее руководство, вернее, тех руководителей, кто каким-то образом вышел из-под контроля и ведет чуждый нам образ жизни.

— Понятно. Ну и когда же это началось, так сказать, на каком уровне?

— Вероятно, на уровне заместителей министров.

— Ты это серьезно?

— Вполне. — Варьяш нахмурил брови, придав лицу строгое выражение. — Послушай, Кальман, — продолжал он, — все, о чем я пишу в своих книгах, я не высасываю из пальца. В какой-то степени я сам принадлежу к числу тех, кто находится наверху. В свое время мы не заметили, как оторвались от народа. Наш мир оказался замкнутым пространством, огороженным стеной бюрократизма, сквозь которую не всегда можно было разглядеть события реальной жизни... — Варьяш прервался на мгновение.

Таким разговорчивым Эндре его еще ни разу не видел. Ему понравилась выдержка отца и его уверенный голос.

— События тысяча девятьсот пятьдесят шестого года отрезвили нас, — продолжал Варьяш. — Меня, например, словно в грудь ударили, да так, что я чуть было дух не испустил. Ты вот проявил должное спокойствие, а я заметался в поисках истины и собственного «я». Правда, в то время я даже себе не признался в том, что потерпел фиаско. Прошел не один месяц, пока я опомнился и смог критически оценить собственное прошлое. Безусловно, я несу ответственность за содеянное в те годы, и я в какой-то степени виноват в том, что в период культа личности были ошельмованы честные люди, например, ты, Кальман, и не собираюсь увиливать. Постепенно я опомнился и решил, что отныне никогда не буду лгать — ни себе, ни кому бы то ни было.

С радостью воспринял я весть о том, что к руководству пришли люди, которые не дрогнули в годину испытаний. Они многому научились на опыте прошлого, и я полагал, что в будущем они станут действовать совсем не так, как действовали в свое время мы. Вначале так оно и было. А теперь? Что происходит сегодня? Мы даже не заметили, как скатились к старым методам. Разве я могу об этом молчать? Вот я и написал в своем романе о том, что вижу вокруг себя. Я предполагал, что отдельным людям роман не понравится. Правда, я не рассчитывал, что он не понравится вам, что именно вы станете обвинять меня в неискренности...