Юлия Лавряшина - Простить нельзя помиловать

– Папа! – завопил Мишка, всем своим существом ликуя оттого, что отец видит его на ногах, уже снова – равного среди равных.

Маша едва не крикнула: «Обрадуйся! Потом… Потом ты перевалишь на меня свою ношу. Я приму ее. Но сейчас – обрадуйся!»

Однако Аркадия не нужно было учить быть отцом. Мгновенно отрешившись от всего, с чем бежал сюда, он победно вскинул руки и потряс сжатыми кулаками, как постаревший, но все еще сильный вождь племени:

– Мы победили!

Боясь неосторожно тряхнуть сына, он только прижал его успевшую обрасти волосами голову к груди и припал губами к макушке. Он еще не оторвался от мальчика, но уже поднял глаза на Машу, и она попятилась под этим мрачным взглядом.

– Не устал? – он улыбнулся Мишке. – Вот молодчина какой! Я знал, что ты сразу сможешь ходить. У кого-то не получилось, а ты сможешь!

«Чуть-чуть переигрывает, – заметила Маша. – Но сейчас такой момент… Фонтан эмоций. Можно и пережать немножко».

Ей вдруг захотелось броситься по лестнице вниз, убежать от того страшного, чем Аркадий еще не поделился с ней, а значит, ничего этого как бы и не было. Но Маша только незаметно придвинулась к сыну, прячась за его слабеньким телом.

– Я хочу сходить на первый этаж! – счастливо сияя глазами, заявил Мишка. – Не берите меня за руки, я сам, ладно? Я буду держаться за перила.

Смирившись с необходимостью удержать все в себе еще на четверть часа, Аркадий пристроился рядом с сыном. Маше пришлось спускаться позади, сравнивая их затылки и плечи. Ей хотелось, чтобы в Мишке было побольше отцовского…

Иногда Аркадий оборачивался, и взгляд его не сулил ничего хорошего.

«Не со Стасом, – уговаривала она себя. – Это он не смог бы скрывать так долго. С мамой? С отцом? Телеграмма? Нет, из-за них он так не мчался бы… Да они и не написали бы мне по старому адресу. Они знают».

Ее кольнула вспомнившаяся строчка из отцовского письма: «Вот уж не думал, что вырастил вертихвостку. Ты, дочь, еще сама не понимаешь, что потеряла. Локотки кусать будешь». Она и не рассчитывала особенно, что родителей обрадуют перемены в ее жизни, но такая злорадная холодность расстроила Машу. Чтобы ответить им, она собиралась с духом несколько недель…

На площадке второго этажа Мишка остановился и, быстро взглянув на отца, виновато вздохнул:

– Я, наверное, рано обрадовался…

– Что? Больно? – всполошилась Маша.

Аркадий заслонил сына:

– Давай отнесу тебя назад.

– Ну, вот еще! – от возмущения Мишкины щеки стали багровыми. – Я сам поднимусь. Просто до первого этажа сегодня не дойдем.

Дотащив непослушные ноги до своей кровати, мальчик вытянулся на животе, совсем по-детски скрестив обутые в носочки ступни. Маше захотелось подержаться за его пяточку, как она делала десять лет назад, но Мишка смертельно обиделся бы, если б она так опозорила его перед мальчишками.

Аркадий провел ладонью по его спине:

– Отдохни пока… Теперь самое страшное позади, теперь будем ходить. А сейчас полежи, нам с твоей мамой поговорить надо.

«Надо?» – жалобно пискнуло у нее внутри, но ослушаться Маша не посмела.

Не взглянув на нее, Аркадий вышел из палаты, уверенный, что она последует за ним. У Маши заколотилось сердце и ослабели ноги, но хватило сил подмигнуть сыну и выйти в коридор.

Едва не прищемив ее юбку, Аркадий резко закрыл дверь в палату. Лицо у него перекосилось от ярости, которую больше не нужно было сдерживать. Таким Маша видела его только в тот день перед Новым годом, когда упал Мишка. Из-за нее.

– Что случилось? – выдохнула она, погружаясь в холодную дрожь.

– А ты не знаешь? Действительно не знаешь? Похоже, что нет… Он изнасиловал эту девочку Нину. Или как ее зовут? Да ты помнишь!

– Стас?! – вскрикнула она и ударилась спиной о стену, оказавшуюся совсем близко.

Аркадий прошипел:

– С ума сошла?! Твой Матвей это сделал. Где эта сволочь?

– Он… уехал, – Маша плохо понимала, что говорит. – Вчера. Господи… Подожди, я что-то…

Большие пальцы вдавились в виски. Вот оно что. Вот отчего он бежал… Не вчера. Столько дней пытался убежать… Не удалось. Нина? Почему – Нина?! Господи… Как же это случилось?

Не пытаясь помочь ей, Аркадий резко бросил:

– Она в больнице. Он сам довез ее до больницы, представляешь? Как это назвать? Отрезвление? Или дьявольская хладнокровность? Изнасилование может сочетаться с хладнокровностью? Избил ведь до этого… Я не видел ее, но, говорят, изуродовал. Бедная девочка… За что? Из-за Стаса? Не до конца еще уничтожил нашу семью? Наш с ума сходит, – он тоже устало привалился к стене. – Почему-то Стас все кричал: «Но я ведь только подумал! Только подумал!» О чем подумал? Или это просто шок?