Тим О'Брайен - Что они несли с собой

Джимми Кросс не хотел ответственности, не хотел командовать людьми. Никогда к этому не стремился. На втором курсе колледжа Маунт-Себастиан он бездумно записался на программу обучения офицеров. Автоматически записался, потому что его друзья так сделали и потому что такие поступки ценились, и вообще казалось, что лучше так, чем позволить призыву себя захомутать. Он был не готов. Двадцать четыре года, и душа к войне не лежит. Военная наука ничего для него не значила. К войне он относился не плохо, не хорошо, не имел желания командовать, и даже после нескольких месяцев в джунглях, после всех этих дней и ночей, ему не хватило мозгов и знаний, чтобы удержать своих людей от отхожего поля.

«А ведь следовало бы, — сказал он себе, — послушаться первого импульса». Вчера под вечер, когда они вышли на заданные на ночь координаты, надо было посмотреть и сразу же отойти повыше. Без отговорок. Неподалеку от поля была деревушка, и едва они пришли, несколько узкоглазых старух прибежали, чтобы их предостеречь. «Номер десять», — сказали они. Дурная земля. Но это же война, и у него есть приказ, поэтому солдаты разметили периметр, заползли под плащ-палатки и постарались поспать. Он вспомнил, как вода все поднималась, как из земли начала накатывать жуткая вонь. Пахло вроде бы дохлой рыбой, но и еще чем-то. Поздно ночью Митчелл Сандерс приполз, невзирая на дождь, схватил его за руку и спросил, с чего это вдруг они стоят лагерем на поле из дерьма? «Деревенский туалет», — сказал Сандерс. Он никогда уже не забудет выражение лица Сандерса. Парень с минуту глядел на него в упор, потом отер рот и прошептал «Дерьмо» — и снова уполз в темноту.

Глупая ошибка. Вот что это было — ошибка, но она стоила жизни Кайове.

Старший лейтенант Джимми Кросс ощутил, как внутри у него что-то сжимается. В письме отцу Кайовы он в первых же строках извинится. Просто чтобы признать промахи.

Он возложит вину на того, кто воистину виноват. «Тактически, — скажет он, — место с самого начала невозможно было оборонять». Плоская низина. Никаких естественных укрытий. И поздно ночью, когда из-за реки начался артобстрел, они могли только залечь в жиже и ждать. Поле буквально взорвалось. Дождь, жижа и шрапнель — всё смешалось, само поле словно бы кипело. Он объяснит это отцу Кайовы. Не затирая собственной вины, он в деталях поведает, как снаряды выбивали кратеры в вонючей воде, поднимая огромные фонтаны дерьма, как потом кратеры заполнялись вязкой жижей, засасывая все и вся, заглатывая вещи и оружие, саперные лопатки и бандольеры, и таким образом его сын Кайова стал частью отходов и войны.

«Моя вина», — скажет он.

Выпрямившись, старший лейтенант Джимми Кросс потер глаза и попытался собраться с мыслями. Дождь сеялся холодной, унылой моросью.

Почти у реки лейтенант обернулся и снова заметил молодого солдатика. Тот до сих пор одиноко торчал посреди поля. Плечи у мальчишки подрагивали. Было что-то в позе солдатика, в том, как он нашаривал какой-то невидимый предмет под жижей, что привлекло внимание Джимми Кросса.

Наконец, лейтенант пробормотал про себя: «Моя вина», кивнул и побрел по колено в воде к мальчишке.

Юный солдатик очень старался не плакать.

Он тоже винил себя. Согнувшись пополам, шаря обеими руками, он как будто ловил какое-то существо, которое все уворачивалось и ускользало, — рыбу, а может, лягушку. Губы у него шевелились. Как и Джимми Кросс, мальчишка объяснял что-то отсутствующему судье. Не для того, чтобы оправдаться. Мальчишка признавал свою вину и хотел только изложить все обстоятельства.

Сделав несколько шагов в сторону, он наклонился и запустил руки в грязь.

Он представлял себе лицо Кайовы. Они были друзьями, близкими приятелями, и он вспоминал, как вчера ночью они притулились друг к другу под плащ-палатками, как мерно лил холодный дождь, как вода поднялась им до коленей, а Кайова только отшучивался и говорил, мол, надо думать о хорошем. Потом они долго болтали про родных и города, в которых выросли. В какой-то миг мальчишка показал Кайове снимок своей девушки. Для этого он включил фонарик. Глупо, нельзя так делать, но он все равно включил. Кайова подался вперед посмотреть на фотку. «Ха, а она милашка», — сказал он. И тут вокруг них взорвалось поле.

«Он мертв», — думал мальчишка. Погиб из-за фонарика. Опасный идиотизм. А в результате его друг Кайова труп. Убит из-за пустяка.

Он бы не отказался взглянуть на случившееся иначе, но был не в состоянии. Всё просто и очевидно. Он вспомнил, как совсем близко упали два снаряда, потом третий, еще ближе, и как слева от него раздался крик. Крик был рваный и сдавленный, но он сразу понял, что кричал Кайова.