Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

Дощатый настил перекидного моста убегал далеко вперёд, а внизу неслись, плыли, стояли цистерны, открытые платформы, товарные и пассажирские вагоны. Потом Виктор увидел сверху дымчато-сумеречную голь садов и множество угнездившихся в ней безлюдных летних домишек.

Хозяйка отперла калитку, и они прошли в глубину участка к времянке, обмазанной глиной и выбеленной известью. Ступеньки вели на высокое крыльцо под навесиком. В помещении стояли кровать, стол, три стула и посудный шкаф, тут же хранились и орудия труда: из-под койки выглядывал черен, похоже, лопаты, а сбоку от двери прислонились к стене две мотыги.

Вид старого, но достаточно толстого одеяла на постели отвечал настрою, и Виктор попросил включить калорифер, поставив на стол канистру с вином и доставая из шкафа посуду. Малому так и виделось молодое раскованное создание, и рука потянулась к чашке, чтобы ввести душу в преддверие завораживающей неги. Хозяйка всучила ему холодные зачерствелые пирожки, и он, раскошелившись, не чаял, когда она уйдёт.

Она же настропалилась содрать с него за полмесяца вперёд, зная, что с закупками не сладить в два дня, а он-то и рассчитывал на пару деньков приключений... Кое-как помирились на пяти сутках.

– Курвочки наши вам прохода не дадут – приводи. Жарко спать будет. Вино будете у меня брать, картошку: вон полный подпол, – она притопнула по доскам пола. – И чеснок там. Хотите посмотреть?

Отказ был бы подозрителен, и он спустился в подполье, поглядел и одобрил товар.

– Скильки даёшь за кило? – пытливо взглянула хозяйка.

– Пока не скажу, мать. Зависит, не захочет ли ваше здешнее начальство меня ободрать догола и сколько запросит железная дорога…

Когда вылезли наверх, в окне нудно задребезжало стекло: через станцию одновременно проходило несколько составов. Грохот давил на перепонки и мешал слушать, что говорила хозяйка. Она отдавала ключи: этот к замку на калитке, а два – для двери.

Они распрощались до утра, и Виктор, пожертвовав минут десять, дабы она достаточно удалилась, запер домик и зашагал к вокзалу.

Он полагал найти ресторан, что и удалось, попался и незанятый столик. К читающему меню гостю подошёл официант одних с ним лет:

– У нас идут солянка сборная, антрекот из говядины и бифштекс с яйцом.

– И всё? А тут стоит: паштет из печени, язык заливной?

Парень невозмутимо пояснил:

– Это как оформление меню. Надо читать не где напечатано на мелованном, а, видите, вложено, – он указал на узкий обрезок бумаги вроде папиросной. И тепло добавил: – Водка «кубанская» есть, очень мягкая.

Можов заказал к бифштексу триста грамм, а взор шарил по залу и отмечал личики, достойные того. Грянула музыка, он приглашал девушек на танец, отплясывал, знакомился, ухаживал: две согласились встретиться с ним назавтра, но до закрытия ресторана так и не нашлось заинтересованной в ночлеге.

Ночь ожесточилась нахрапистой непогодой. Грязь под ногами не замёрзла, но Виктор предпочёл бы стужу или метель этому противно-сырому разнузданно свистящему ветру. Урезанная луна наспех выскакивала в прорехах несущейся облачной мути, и тотчас снова бурей набрасывалась темнота. С прискорбием кричащего одиночества Можов шептал два-три слова, попадая ботинком в рытвину, и продолжал безотрадный путь меж огороженных глухих участков и покинутых на зиму домишек. Хоть бы где собака бреханула! Ненастье глушило живые звуки и время от времени само теряло голос в грохоте поездов.

Перед тем как войти в калитку, Виктор помочился, встав так, чтобы ветром не сносило брызги на брюки. В домике его обдало теплом: уходя, он оставил включёнными калорифер и электроплитку, чтобы привести предполагаемую спутницу в объятия разнеживающего жара. Прогоркло пахло жжёным, и, бросив ключ в замке, он кинулся к раскалённой электроплитке, отодвинул её от кровати: в образовавшейся на одеяле дыре затлевала вата. Он включил свет, схватил ковшик, плававший в ведре с водой, и залил припалину.

Теперь следовало нагреть воды, чтобы почистить зубы. И тут сквозь стенания стихии проклюнулись голоса. Это не понравилось, хотя он ни от кого не прятался, за ночлег уплатил и имел в достатке силы и ловкости. Однако одиночествовал он в чужом месте, и в подобные ночи инстинкт бывает на посту.

Голоса приближались – Можов потушил свет.

Справа от двери было прорезано узкое оконце: он отдёрнул занавеску и, пригнувшись, глядел. За изгородью остановились люди, потом калитка распахнулась – два мужика шли к домику, следом рослая молодо шагающая женщина несла в руке какую-то ношу.