Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

Виктор жаждал вопросов, в которых проявился бы хищный интерес к Лонгину, однако компетентных лиц пока интересовал только он сам. Когда его держали в психушке, врач допытывался, были ли в его роду алкоголики, психбольные. Таковых не имелось. В следственном изоляторе его стали допрашивать о происшедшем в Тихорецке. Он отвечал искренне, подробно – чтобы, улучив момент, спросить следователя прокуратуры: а когда займутся другой частью его заявления, о предателе? «Это компетенция иного ведомства», – сказал следователь.

Можова отправили из Тихорецка в СИЗО тамошнего краевого центра Краснодара. Когда была поставлена последняя подпись под показаниями и следователь вышел из камеры допросов, появились работники МВД: «Ну, теперь ты узнаешь, как стрелять в нас!»

Ему завернули руки за спину, сковали наручниками и, усадив на стул, принялись хлестать ладонями по щекам. Он заливался кровью из носа, ему плескали в лицо холодной водой и хлестали снова.

Его хватали под мышки и за ноги, поднимали со стула и давали в сидячем положении упасть задом на цементный пол, отчего внутренности пронзало болью. Пинками ему добавляли приятного. Он терял сознание, и под лопатку всаживали шприц: уколы были до того болезненными, что у него вырывались вопли. Сорвав с него брюки, трусы, его сажали на два стула, между которыми оставался промежуток, в нём оказывались гениталии. Стоящий перед избитым молодчик не давал ему подняться, а двое других, встав по бокам, несильно пинали стулья – мошонка, член усаженного «на прищепку» сдавливались, плющились...

Если бы Можов каким-нибудь чудом очутился теперь на воле, он был бы уже не жилец.

В его сознании не потухали въевшиеся в самую глубь мысли об Алике и профессоре, лихорадочно-неотвязно обуревало видение: ошеломлённая Алик яростно и беспомощно смотрит, как в их с Лонгином квартире проводят обыск, а всесильный муженёк, осунувшийся, позеленевший, бестолково бормочет: «Это недоразумение, Альхен, недоразумение...»

Его уводят, а она бесится оттого, что теряет прекрасную квартиру, «волгу», дачу... Виктору неистово желалось, чтобы это случилось как можно скорее, и досаждал страх: связи профессора окажутся столь велики, что заявление похерят.

Была ночь, когда Можова привели к следователю, который улыбчиво сообщил, что он из КГБ. Галстук на нём не был затянут, верхняя пуговица светло-голубой рубашки была расстёгнута, молодящийся мужчина насмешливо глядел на парня, понимая по его виду, что он претерпел, и ожидая жалоб. Но Можов заговорил о советской родине, о долге, о том, что фашистским прихвостням не должно быть пощады.

«Вот это ненависть!» – почувствовал интерес следователь и с медовой нотой поддержал Виктора: вы очень всё правильно говорите, хорошо, что обратились, раскрыли прошлое этого типа... ведь он, наверное, и в бытовом смысле нехороший человек?

– Сволочь!

– Аморальный, распутный?

– Ещё какой!

Следователь приветливо кивал и вдруг приблизил лицо к самому лицу Можова:

– Эту молоденькую, на ком он женился, он её у тебя увёл?

Раньше Виктор подумывал – ему, очевидно, зададут такие вопросы, они обернутся болью. Так и есть. Полоснула нестерпимая обида: кем он предстаёт перед гэбистами? мстительным человечишкой, спятившим оттого, что девчонка предпочла ему другого? Бывают на свете слизняки – из ревности суют голову в петлю. И он из подобных – сунулся в камеру смертника. Ничтожество, переполненное завистью к сопернику, заливает ядом и себя, и его, извивается, шипит – обделённая, обездоленная гнусь...

В искалеченном теле душа вдруг возмутилась с несказанным пылом. «Я – не-ничтожен!!!» Во что бы то ни стало надо отнять у гэбистов их правду!

– С чего вы – про его жену? – сказал как бы вскользь и осторожно покашлял, оберегая отбитые лёгкие. – Что я, баб не имел? У меня своя жена – что надо, девочкой взял, восемнадцать исполнилось... «Что осклабился, ехидна? не веришь... вывернуться, как вывернуться?..»

– Моей жене, особенно в том смысле , цены нет! – он невольно повысил голос: в селезёнке дёрнулась боль, и лицо исказила гримаса.

Следователь моментально навострился. Со сладкой миной выдохнул:

– Он вам дом помог купить... ваша жена ему нравилась?

Виктор понял. И почувствовал: это единственное, что ему остаётся. Позор правды или позор выдумки. При выдумке – не такой уж и позор: не он остаётся в дураках. Парень прохрипел:

– Он – скотина! Я не хочу об этом говорить.