Сэм Сэвидж - КРИК ЗЕЛЁНОГО ЛЕНИВЦА

— Это мои деньги!

Еще мгновенье, и вот мы, все трое, сшибаясь лбами, ползаем по полу на четвереньках. Я давлю коленом руку доктора. Он попадает мне в висок своим боулинговым шаром. Медсестра выбрасывает бедро, как боевой таран. Ясно, что у него, с этим дряблым пузом, и у меня, с моим сломанным пальцем, против нее нет ни малейших шансов. Мы переглядываемся, без слов признавая свое поражение, и кое-как поднимаемся на ноги. Доктор мне передает пучок купюр, которые успел собрать. Мы отходим к стенке, чтоб ей не мешать, и смотрим, как она продолжает свою работу. Виляя бедрами, она ползает по полу, как помкнувший по следу пес. Почует купюру, бросится, прихлопнет ее ладонью, как играющий в ладушки ребенок, приобщит ко все растущей пачке, зажатой в кулаке, и пускается за следующей. Доктор кинул мне ухмылку, по-моему самодовольную. Я перемигнул, и он отвел глаза. Я себе представил, каково бы мне было, если бы это ты ползала по полу, и стало даже неловко за него.

Собрав все купюры, какие были на виду, она еще минуты две вынюхивала по углам и позади стола. Потом распрямилась, стряхнула пыль с коленок и протянула мне мятую пачку. После ее кулака пачка была теплая и влажная, так что я поскорей сунул ее в карман и протолкнул глубже, глубже, чтобы до дна достала. И вдруг мне вспомнилось, как папа на лужке перед домом совал в карман дохлого крота, — совсем забыл, давным-давно не вспоминал, и вдруг всплыло, поди ж ты. Тут я, наверно, замер, задумавшись, — рука в кармане. Потом смотрю и замечаю, что двадцатка по-прежнему у нее в руке. л знаю, некоторые — и ты, подозреваю, в их числе — на это скажут, что это были именно те самые двадцать долларов, какие я задолжал им за визит, ну и она, наверно, тоже так на это посмотрела. Но я на это смотрю иначе. Я случайно рассыпал деньги по полу, и эта женщина мне помогла их подобрать: элементарная вежливость. И вдруг она решает — односторонне решает, нимало не поинтересовавшись мнением законного владельца, часть этих денег удержать, начисто игнорируя тот непреложный факт, что я пока ей и не думал ничего платить. А потому я протягиваю руку и прошу:

— Отдайте мне, пожалуйста, мои деньги.

Она в ответ:

— Вы нам должны двадцатку. Тут и есть двадцатка, — и трясет купюрой у меня перед носом.

На это я ей замечаю:

— Но я вам не давал эту двадцатку. — И я сую руку в карман, там копаюсь и, после некоторых затруднений, на сей раз выуживаю отдельную купюру. — Вот вы не знаете, а я именно эту двадцатку собирался вам отдать. — И эдак помахиваю перед ней деньгами.

— Да какая тут, блин, разница, — хамит она.

Доктор мямлит:

— Ну, Люсиль…

Я говорю:

— Тут очень даже большая разница, тут колоссальная разница. Факт остается фактом: я вам пока еще ничего не уплатил. Возможно, и даже весьма вероятно, я собирался вам уплатить все до последнего, да, но откуда вам это известно? Вам это никоим образом не может быть известно, разве что вы нашли некий способ заглянуть непосредственно ко мне в мозги. Более того, предположим, что я вдруг решил бы ничего вам не платить, — все равно вы никакого права не имели бы цапать эти деньги. В суд меня отвести — это пожалуйста.

Ну, тут уж им крыть нечем. Вытаращились на меня, потом друг на друга, уничтоженные, конечно, моей диалектикой. А я продолжаю, уже скорее примирительно:

— Вот вы мне отдайте эти деньги, а я их вам верну обратно.

Она было протянула руку, но тут я добавляю этак скромненько:

— Не исключено.

И она отдергивает руку и прячет за спину, как упрямое дитя свою конфетку. Жест более чем выразительный: ну полностью, очевидно, признал человек свою вину. Она, конечно, и сама это поняла, и вытянула из-за спины руку. Надулась. Разглядывает свои ботинки, прячет от меня глаза. Я чувствую немыслимый прилив энергии. Протягиваю руку и твердым голосом ей говорю:

— Отдай мне деньги, Люсиль. Отдай сейчас же.

И она медленно протянула руку, все не глядя на меня. Я беру деньги, говорю:

— Спасибо.

Выдерживаю паузу, скрепляя свое право собственности, и уж потом только прибавляю:

— А вот это — деньги, которые я вам должен, — и тяну к ней свою купюру.

Повернулся и вышел. Их ненавистные взгляды меня били по затылку, как стальные шары. В прихожей было полно народу.

Домой я возвращался в приподнятом настроении. Несмотря на неутихающую боль в пальце, выстукивал на руле разные бодренькие мелодии.

Палец у меня, по-моему, не сломан. Опухоль почти опала, хотя какая-то загогулина проступила под суставом, где раньше ее не было. В голове исключительная легкость, только вот не спится. Лежу внизу на диване. Синий свет действует успокоительно. Или сижу среди коробок. Как на вокзале — жду поезда, вокруг багаж. Весь на нервах. Без конца себя спрашиваю: куда к чертям собачьим запропастился этот поезд?