Фэй Уэлдон - Расщепление. Беда

— Но может быть, нам не следует их приглашать, — сказала Анджелика. — Ведь это плохо подействует на стольких людей.

И они с Эдвином перечислили их: тех, для кого имел значение общественный остракизм, или, наоборот, расстроенных и расстраивающих, смешивающихся и меняющихся пар. В перечень были занесены:

Хамфри.

Розамунда, Ламберт и двое их детей. Мэтти и Соня.

Натали, и маленькая Джейн, и маленький Джонатан.

Роланд, который скучал без Хамфри, и маленькая Сирина, в которую вселилась душа абортированного ребенка Розамунды. Во всяком случае, так говорили.

Икс. Такое имя Анджелика дала выкидышу Сьюзен.

— Но ты не можешь возлагать всю ответственность на Сьюзен, — сказал Эдвин.

— Нет, могу, — сказала Анджелика, но тем не менее пригласила Клайва и Сьюзен на обед, поскольку они были более приятными гостями, чем все вышеперечисленные. Общество вновь их приняло, их признали законной парой, как признают новоявленную нацию, дозволяют ей обзавестись собственным флагом и приемлют ее суверенитет. Однако большая ошибка верить, будто дружеский кружок, однажды распавшись, может быть вновь воссоединен, — бывшие империи тоже не воссоединяются. Стоит развеяться мифу о вечности ли дружбы, о могуществе ли — и конец. Но люди тешат себя надеждой и тщатся, тщатся. Рассылают приглашения, посылают в рейды военные корабли. Пустые жесты. И только.

Еще ошибка — Эдвин пожелал пригласить Тулли Тоффнера и его жену Сару для, сказал он, разрядки атмосферы.

Тулли Тоффнер и Сара были «субботниками». Иными словами, они жили в Лондоне, но благодаря умению использовать связи и оказывать влияние — в данном случае на Роберта Джеллико — вошли в число тех немногих семей, которые получили разрешение арендовать коттедж в Барли, не обитая в нем постоянно. Они приезжали на субботу и воскресенье вкусить солнца и восстановить душевное равновесие в деревенской обстановке; а по будням их коттедж, выходивший фасадом прямо на выгон, смотрел на мир занавешенными пустыми окнами. Подобного паразитизма в Барли райсовское поместье не поощряло, не желая, чтобы его призовая деревушка превратилась в одно из тех селений, которые возвращаются к жизни только по субботам и воскресеньям. Но Тулли Тоффнер был младшим министром и мог прибегнуть к тем или иным своим политическим, а также финансовым связям, чтобы помочь поместью в решении той или иной проблемы. К несчастью, его перевели из министерства наследия в департамент социального обеспечения чуть ли не на другой день после того, как с милостивого разрешения лорда Коуорта ему был сдан в аренду Пышечный коттедж. Однако его же могли перевести обратно (такую честолюбивую цель он себе поставил), а тем временем его слово нужным людям в нужный момент тоже чего-то стоило. Возраст его определению не поддавался. У него была свежая кожа недосексуальных и перекормленных; в нем воплощалась мечта карикатуристов; визгливый голос внушал впечатление и принципиальности, и честности; лязгающая нижняя челюсть вызывала трепет, нижняя губа была мягкой, пухлой, поблескивающей и розовой.

Леди Райс, не питавшая неприязни почти ни к кому, питала ее к Тулли Тоффнеру. Она сказала Эдвину:

— По-твоему, приглашать Тоффнеров стоит?

— А почему нет, — сказал он. — Чем они плохи?

Анджелика тут же сообщила бы Эдвину, что обязанности Тулли Тоффнера не придают ему привлекательности; что как символ и закулисная сила министерства социального обеспечения, именно он рекомендует, пусть и через посредников, чтобы немощные старушки платили дороже за отопление, чтобы хромым приходилось хромать в бюро пособий, чтобы неимущие пили дождь с неба, а не воду из кранов. И ведь одновременно Тулли заявлял о своей любви к старым, хромым и неимущим. Тулли таил честолюбивые замыслы; он не хотел, чтобы его лицемерность стала общеизвестной; не хотел, чтобы его желание покончить с ними всеми получило широкую огласку, хотя всегда с удовольствием излагал эту идею за обеденным столом.

Но Анджелика была загнана в леди Райс. Она забыла идеализм своей юности; да и свою юность, если бы вдруг почему-либо подумала об этом, тоже практически забыла и, хотя часто навещала Вентуру леди Коуорт, о своей матери почти никогда не вспоминала, не говоря уж о том, чтобы позвонить ей. У нее было ощущение, что она вообще появилась на свет в тот день, когда вышла за Эдвина, и ей презентовали ее новое имя — леди Райс, и при первой же подвернувшейся травме ею завладели. Теперь она несколько смутно считала, что богатые заслуживают быть богатыми и счастливыми, а бедные заслуживают быть несчастными. Если на улице она холодно поворачивалась спиной к старым школьным подругам, но не потому, что, как думали они, считала себя выше их, а потому, что совершенно искренне не помнила их.