Михаил Веллер - Огонь и агония

На заре ХХ века капитализм был жесток, бездушен, высасывал из нищего пролетариата соки и выбрасывал вон. Какие отпуска? Какие пенсии? Какая медицина? И социализм был тогда делом святым: дать справедливый кусок хлеба работягам, дать право на человеческую жизнь каждому, не бросить подыхать на помойках больных и старых: изменить те несправедливые отношения между людьми, когда у одних поместья и экипажи, а вторые работают на них, но не могут поесть досыта. (Ну, это было за сто лет до сегодняшнего паразитизма бездельников на работягах, до господства идеологии равенства трудяг и захребетников, гениев и идиотов. Все меняется, вырождаясь со временем. Но в те времена порядочный человек не мог не быть насколько-то социалистом!..)

И тогда работавший с мальчишеских лет Джек Лондон пришел к социализму, в смысле: жизнь несправедлива к простым людям, и это уродливое здание буржуазного государства надо сломать — и построить на его месте прекрасное здание справедливого, счастливого, гармоничного общества трудящихся людей. (Ну, что из этой жизни вышло в Советском Союзе, на Кубе, в Камбодже и ряде других стран — Лондон, слава богу, уже не увидел. Но его мировоззрение честного порядочного человека полностью совпадает с мировоззрением анархокоммуниста Нестора Махно: «С угнетенными против угнетателей — всегда!»)

Так вот, умный образованный Лондон написал в 33 года, возраст Иисуса, считающийся главным свой роман «Мартин Иден». О простом парне, матросе, ставшем знаменитым писателем — и в зените славы покончившим с собой. Ну, все знают.

Ну, тема саморазрушения и самоубийства творца — тема вечная, однако мало разработанная, мало осмысленная. «Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал», — писал Уайльд. И себя каждый убивал, но мало кто до смерти. Смерть Пушкина как самоубийство, неясная смерть и самоистребление Эдгара По как самоубийство, дуэль Лермонтова — самоубийство в чистом виде, уход старика Толстого из дома — всю жизнь манившее самоубийство; много таких было…

Решительный супермен Мартин Иден кончает с собой — потому что Могучему Духу не на что опереться в мире лилипутов. Мартин велик сам по себе — он энергичен, талантлив, упорен и целеустремлен, он идет по жизни, как таран, сворачивая горы. Но когда он, преодолев не только собственную малограмотность и неумение, но и неприязнь литературной тусовки и неприятие критиков, добивается полного признания, славы и высших гонораров — срабатывает «синдром достигнутой цели», есть такой термин, который когда-то я изобрел самостоятельно. Теперь ему нет чего ради трудиться, нечего добиваться, некому посвятить свои труды и дни. И он, явившись нам в начале романа из морской пучины, из моря, с берега, из порта — возвращается в эту извечную стихию, в которую все канет и из которой все рождается в морской пене. Могучий дух, рожденный стихией — свершив свой путь, в этой стихии вновь растворился.

«Старик-бродяга жалуется горько: вся наша жизнь — ошибка и позор» — вспоминает он строки стихов перед смертью. Жизнь одиночки, даже самого сильного и талантливого победителя — все равно бесперспективна. Конец Мартина Идена — это сугубо философский, концептуальный конец. Иначе не понять, какого же хрена ему не хватало. Так? Э-э… Не такой был мальчик, чтобы допускать проколы. «Штирлиц все рассчитал верно. Версия самоубийства на почве нервного истощения выстраивалась четко», — как писал Юлиан Семенов по другому поводу, в другое время и в другой стране. Так что на уровне бытовом, сугубо конкретном и детальном — писатель надорвался и заболел депрессией, это вам любой приличный психоневролог скажет. Но! Нервы у лондоновских героев — как стальные тросы! Где у других депрессия — там эти покоряют дикие просторы, а чтоб отвлечься. Самоубийство Мартина Идена — программный шаг. Обреченность индивидуализма даже в самом блестящем исполнении.

Но я потому сейчас вспомнил эту книгу, что именно и только из нее простые советские люди могли узнать о существовании великого английского философа Герберта Спенсера. Читал я его, уже поступив в Ленинградский университет, в Публичке, при советской власти его не издавали — позитивист, ничего марксистского — да и до 1917 года издали далеко не все; а языками мы тогда не владели, да, (да и нечего было на них говорить и некому).

Так вот, Джек Лондон был эволюционист, позитивист, исходил из научных материалистических представлений о мире, и его социализм был естественным представлением о продолжении эволюции уже на уровне социальном, на уровне устройства более совершенного человеческого общества, что увязывается со всей эволюцией материи вообще.