Адель Фернандес - Ранний плод - горький плод

Два пассажира болтали позади Жильбера:

— Теперь нас будут бомбить англичане.

— Черт побери, худо будет, если немцы обоснуются здесь.

— Кажется, нет. Разве это не свободная зона?

— Конечно!

Жильбер смотрит в окно. Перед ним спокойный, залитый солнцем Прованс — ни одного поврежденного дома, ни одного вырванного с корнем дерева. Ему хочется забыть, забыть все и думать только о возвращении... Я возвращаюсь домой... к себе... Франсина ждет меня.

— Не могли бы вы закрыть окно? Какой отвратительный запах!

Жильбер пробуждается от грез и поднимает раму. Хосе поворачивается к нему:

— А как я поеду в Марсель?

— Я провожу тебя, —— обещает Жильбер. — Но прежде мы напишем по тому адресу, чтобы предупредить людей.

Мальчик облегченно вздыхает.

— О да, мне бы хотелось, чтобы ты сам им сообщил...

Хосе умолк. Жильбер понимает, о чем просит мальчик, — с тех пор как они приехали в Оранж, ему хочется быть добрым с Хосе, помочь ему. Только теперь он оценил его присутствие, которое казалось ему таким нежелательным в момент их встречи. Надежда, рождавшаяся в нем, радость возвращения — так приятно, когда их кто-то видит, словно при свидетеле эти чувства приобретают большую искренность, большую прочность.

— Теперь мы уже близко, — говорит Жильбер.

Хосе прижимается лбом к стеклу.

— А через сколько времени мы приедем?.. Твоя жена знает?

— Нет, никто не знает. Я хотел позвонить вчера вечером, но это оказалось невозможным. Надо было несколько часов ждать междугороднюю связь.

Хосе задумался — между бровями пролегла складочка, глаза почти закрыты.

— Может, это нехорошо, — наконец говорит он.

— Что?

— Приехать вот так, неожиданно для нее. Женщины — существа нежные. Однажды в Мадриде, когда мы жили на улице Солнца, вдруг явился один друг моего отца, а все считали, что он умер. Он открыл дверь и кликнул: «Кармен!» Так звали его жену. Она вышла из комнаты и, как увидела его, так и упала замертво на пол. Мама принялась растирать ее уксусом, стала шлепать ее по щекам, наконец, она пришла в себя, но, по-моему, это плохо на нее подействовало: вместо того чтобы смеяться, она начала плакать.

— Не бойся, — говорит Жильбер. — Во-первых, никто не считает меня умершим. Моя жена ждет меня. Она будет очень рада, и я не думаю, что она начнет плакать, скорее смеяться.

Жильбер поднимается, чтобы попросить шофера остановиться сразу же за деревней. Он тащит Хосе за руку. Ему хочется кричать, смеяться, прыгать.

— Подожди! Ты все время забываешь сверток.

Хосе тащит сверток из сетки над головой, и, увидев это, Жильбер возвращается, чтобы помочь мальчику. Оба спрыгивают на обочину, кладут на землю сверток, чтобы потуже стянуть веревки, и спускаются в долину по каменистой тропинке, окаймленной кустами ежевики и кипарисами. Хосе оборачивается, чтобы взглянуть на деревенские дома, кафе, прачечную, школу. Но Жильбер тянет его вперед. Он задыхается от быстрой ходьбы, и Хосе вынужден бежать, иначе ему придется выпустить из рук сверток.

— Как странно, в твоей деревне нет церкви.

Жильбер не слушает, он забыл про Хосе. Он видит сосняк и, еще не войдя туда, уже чувствует запах смолы и тимьяна. В густой, почти черной тени совсем свежо. Иголки и сухие листья шуршат под ногами, как смятая бумага. С вершин высоких сосен, щебеча и хлопая крыльями, взлетают птицы. Жильбер останавливается, глубоко вдыхает воздух, какое-то странное волнение сжимает ему сердце. Голова кружится, словно ему влили новой крови, перед глазами встают воспоминания детства. Теперь он бежит к охотничьему домику, замаскированному сухими ветками, плющом и ежевикой. Ударом ноги открывает дверь. Ничто не изменилось: немного пепла в печурке, хромоногий стол, скамейка, доска вместо подоконника под маленьким оконцем и потолок, затянутый паутиной. Но Жильбер уже закрыл дверь и снова тащит Хосе туда, за сосны, на пригорок, откуда открывается вид на долину, где Бастида.

— Теперь смотри, — говорит он.

Жильбер протягивает руку, как бы стремясь охватить все одним жестом: склон, покрытый виноградниками, внизу луг, на котором растут в беспорядке коренастые, корявые оливы и миндальные деревья. Дальше — аллея громадных платанов. Справа поле со скошенными хлебами, слева — фруктовый сад, цветы. Впереди, совсем черные на фоне голубого неба, словно очинённые карандаши, выстроились кипарисы. В конце платановой аллеи — большой дом, крытый красной черепицей, с зелеными ставнями, со стенами, сплошь увитыми диким виноградом. На крыше маленькая железная лошадка тихо поворачивается, указывая направление ветра.