Полина Дашкова - Качели (сборник)

Ее душа рвалась на части.
Он был спокоен и жесток.
Давно перекипели страсти
Да испарился кипяток.
Но снова бестолковый случай
Их глупые сшибает лбы.
Дорога, да песок колючий,
Да телеграфные столбы.
Она его давно забыла.
Вот мелодрама, без прикрас!
Ведь так она его любила,
Как это до€лжно в первый раз,
Так, что, влетев домой с вокзала,
Не скинув грязных башмаков,
По телефону отказала
Вернейшему из женихов.
Развязки нет, и нет начала,
И чем счастливей, тем скучней.
Она теряла и встречала,
Все было хорошо у ней.
Хвостом качнула электричка,
Они расстались навсегда.
Она была так неприлично,
Так безнадежно молода.
А он? Да что там, небылица.
Пустая площадь при луне.
Какая разница, кто снится
Замужней женщине во сне?

Доплетет паутину паук,
Пыльный луч в паутине рассеется.
Все здесь будет валиться из рук
До конца оглашенного месяца.
И лица не поднять, не вздохнуть.
Этот август когда-нибудь кончится.
Доживем мы его как-нибудь,
Будем делать потом, что захочется.
Мы поедем в Серебряный Бор,
Постоим возле Лыковской Троицы,
Все, что мучило нас до сих пор,
Все само потихоньку устроится.

Произнесемте: мыслящий тростник.
Не важно, на каком поет болоте.
Продолжимте: зачем же всей природе
Вооружаться, чтобы он затих?
Он слаб, тростник. Довольно пустяка.
Щелчок случайный равен катастрофе.
Месье Паскаль, у вас остынет кофе,
Пока решится участь тростника.
Как вам живется, геометр Блез,
Во Франции семнадцатого века?
Фонарное подрагивает веко,
На свете осень. Холодно до слез.
Как нравится вам, Блез, осенний блюз?
Вот соло самозванца-саксофона,
Вот бас-гитара улыбнулась сонно,
А вот тарелок взбалмошный союз.
Вступает фортепиано. Шаг. Рысца.
Почти кавалергардская осанка.
Но эта тема тает без остатка.
Нам не узнать победного конца.
У месяца стекает по усам
Блюз довоенный, век полувоенный.
Он слаб, тростник. Зачем же всей вселенной,
Когда, месье Паскаль, он может сам?
В карманы руки. Уши в воротник.
Толпа под листопадом ждет трамвая.
Вы говорите – мыслящий тростник?
Я по-французски плохо понимаю.

Забывается все, и песок
Забивает пустые глазницы.
Что, шутиха российской царицы,
Что, уродица, так ли высок
Был твой горб? Так ли ноженьки кривы,
Шутки шуточны, игры игривы,
Рот широк и пискляв голосок?
В полонезе тянула мысок,
Малевала румянами щеки,
Оплеухи, щипки, ахи-охи,
Век протек, прошуршал, как песок.
Рюши, букли, да бант на боку.
Вспыхнет облако. Ветки качнутся.
Кем, шутиха, в котором веку
Суждено тебе будет очнуться?

Стар, но крепок и прям инквизитор.
Под сутаной железный живот.
Верный пытанный раб, раб несытый
У него на пороге живет.

По утрам, подавая цыпленка,
Смотрит раб инквизитору в рот,
Режет хлеб до прозрачности тонко
И псалмы, шепелявя, поет.

Съев цыпленка, спокойно, опрятно,
Тронув мягкой салфеткой губу,
Руку в бежевых старческих пятнах
Подает инквизитор рабу.

Холодна, будто камень, десница,
На мизинце индийский топаз.
Раб целует десницу. Слезится
Умиленьем единственный глаз.

А за городом вереск, крапива,
Глушь селений, дубрав благодать,
Инквизитору тошно, тоскливо,
Хоть не скоро ему умирать.

Черной слякотью вспухла дорога,
Пропадает на слякоти след.
Инквизитор не верует в Бога,
Вот и весь его страшный секрет.

От окраин до окраин,
Вечно молод, вечно пьян,
Ходит-бродит Ванька Каин,
Ненасытный хулиган.

След за ним кровавый стелется,
Продолжается в веках.
Пляшет тихая метелица
Во внимательных зрачках.

Ходит урка романтический,
Все родному по плечу.
То запишется в опричнину,
То подастся к Пугачу,

То в семнадцатом затопчется
У костра. Не прячь лица,
Погляди, как Ваня мочится
В вазы Зимнего дворца.