Пол Бейти - Черный кандидат

Уинстон прервал его мечты десятидолларовой купюрой.

– Знаешь, где тут раздобыть шоколадное пирожное «Капитан Немо»?

Мальчик кивнул и протянул руку за деньгами.

– Возьмешь мне три сигареты, пирожное, не те, что безымянные, дерьмо всякое, а именно «Капитан Немо», и большую банку «Бадвайзера».

Мальчик схватил банкноту, но Уинстон ее крепко держал. Он махнул головой на группу подростков, стоявших под одиноким вязом.

– Я буду там, с Голяком и ребятами, понял?

Уинстон отпустил купюру, и парнишка понесся через комплекс, как камень из пращи. Уинстон посмотрел на Спенсера, приложил ладони ко рту и крикнул вслед бегуну:

– Возьми вместо «Бада» два импортных пива! «Хайнекен» или типа того.

Мальчик поднял руку в знак того, что услышал новый приказ.

Они сидели на сваренном из труб заборчике и попивали баночное пиво. Борзый каким-то образом ухищрялся одновременно курить сигарету и облизывать шоколадную глазурь с обертки пирожного.

– Классная штука, а, ребе? – спросил Уинстон, держа зеленую банку, как актер в телевизионной рекламе.

Спенсер улыбнулся. От первого глотка скучного импорта из Голландии он поперхнулся и с грустью вспомнил о пенном бокале фламандского пшеничного пива с кружком лимона. Но потом он вынужден был признать, что к влажной нью-йоркской ночи пиво подходит лучше всего. Даже это пойло в алюминиевой таре.

Метрах в пяти от Уинстона и Спенсера, под ветвями вяза, молодые ребята сбивались все плотнее. Паренек-пуэрториканец с кожей цвета мокрого песка дул в сложенную ладонь, как в мундштук трубы. Он выдавал цветистое разнообразие – от звуков метеоризма до имитации хай-хэтов ударной установки и кашля древнего драндулета, пытающегося ехать в подъем. Другой рукой он попеременно ударял себя в грудь и приглушал свой «рожок». Его товарищи, плотно уперев ноги в бетон тротуара, как дерево корни, начали ритмично приседать. Некоторые при этом раскачивались, как боксер, отрабатывающий уход от ударов. Другие подняли руки к небу и колебались, словно прихожане на воскресной проповеди, пытающиеся ухватить Святой дух. Даже ветки вяза, казалось, поддались ритму. И, как поющие деревья в «Волшебнике страны Оз», они принялись выстреливать рифмованные фразы, пытаясь решить одним выдохом мировые проблемы. Спенсер задумался, нет ли среди этих юношей анонимного словотворца, придумавшего вечно мутирующий нью-йоркский сленг.

Погребальные гимны и элегии рэперов, экспертов городской эсхатологии, пряли плотную ткань стиха из нитей отчаяния и осторожного оптимизма, разматывавшихся с ткацких станков их умов и сердец. Спенсеру удавалось распознать лишь гортанную перекличку из «ок», «да, да, йоу», «ага» и тому подобного. Даже Уинстон, лучше него разбиравшийся в лексике гетто, понимал не более двух третей этой пулеметной поэзии.

От группы отделился молодой парень в кепке, как у чаплинского «малыша», и джинсовом томсоейровском комбинезоне на голое тело. Он пошел, раскачиваясь, в сторону Уинстона, размахивая бутылкой в бумажном мешке вместо метронома, декламируя свою песнь, словно пьяный нубийский скальд:

Когда Голяк сбросил свою последнюю «поэтическую бомбу», сессия завершилась, рэперская политика выжженной земли временно лишила листвы терновый куст, бывший некогда двором комплекса «Вагнер», и сделала ночь хрупкой, как рисовая бумага.

Переводя дыхание, парни столпились вокруг Уинстона, чтобы перекинуться словечком.

– Из-за этих плакатов все думают, что ты стал рэпером.

– Знаю.

– Когда выборы?

– В следующий вторник. Проголосуете за меня?

Худой парнишка с кривым зубом помахал рукой перед своим лицом.

– Погляди на меня. Я родом из трущоб. Для меня это голосование ничего не изменит.

Борзый угрожающе поднял руку, словно собирался заехать пессимисту.

– Забыл, с кем разговариваешь? Я, по-твоему, с луны свалился? Или у тебя в свидетельстве о рождении написано «Родился в трущобах»? Эти жалкие оправдания оставь для кого-нибудь, кто тебя не знает.

Парень потупился и снова поднял на Уинстона покрасневшие глаза.