Жан-Кристоф Руфин - Глобалия

— А ты кого-нибудь знаешь в той деревне? — спросил Байкал, указывая на холм.

Фрезер машинально повернул голову, но не разглядел ничего, что указывало бы на близость человеческого жилья.

— Слушай, — проговорил он, прищурив глаза, — а с чего ты взял, что там за холмом есть деревня? С тобой не соскучишься: все-то ты видишь, да ничего не знаешь.

Он пожал плечами, и оба путника еще долго сидели молча. Небо очистилось, солнце в зените загнало все тени куда-то вглубь предметов. Байкал встал, взял свой рюкзак и сказал:

— Оставайся здесь, если хочешь. А я пойду поднимусь на холм, хочу посмотреть, что это за деревня такая.

Фрезер беспомощно махнул рукой, сосредоточенно разглядывая что-то у себя под ногами. Но когда Байкал был уже на середине склона, он, ворча, поплелся следом.

— Пустишь тебя одного, шлепнут ведь, как пить дать, — бормотал он, — тогда прощай мой ром...

Приблизившись к вершине, Байкал пригнулся и осторожно двинулся вперед. Скоро он и вовсе лег на живот, вглядываясь вдаль вытаращенными от ужаса глаза. Фрезер подполз и улегся рядом.

— Господи Боже! — пробормотал он.

Деревня внизу, в долине, лежала в руинах, почерневшая от долгих пожаров. Ливень погасил огонь, но развалины все еще дымились. Посреди развалин хозяйничали темные силуэты. На таком расстоянии трудно было разглядеть детали. Но походку этих людей нельзя было не узнать: как раз ее Фрезер изобразил последней. С той только разницей, что на него смотреть было смешно, а на них страшно.

ТРОЕ СУТОК АНРИК ПРОВАЛЯЛСЯ в постели, вне себя от возмущения, с дрожащим подбородком и широко открытыми глазами, не находя ни сна, ни покоя.

Разговор с главным редактором все не шел у него из головы. Каждая сцена, каждая фраза снова и снова всплывала в памяти. Мельчайшие подробности приобретали в его разгоряченном уме невероятную четкость и ужасающий размах, словно под огромной лупой.

Жил Анрик в длинной и узкой комнатушке, вернее, это был отгороженный кусок темного коридора, переделанный в некое подобие жилья. Стены были совершенно голыми, единственным украшением служила старая шпага с ржавым, мягким острием, когда-то принадлежавшая какому-то бретеру. Эта бесполезная штуковина не годилась даже на то, чтобы ею заколоться, возникни у Анрика такое желание. Итак, ничто не радовало глаз в этой убогой комнатенке. Только на такое жилище и мог рассчитывать студент, получающий пособие на аренду жилья. Если бы Анрик продолжал работать в газете, он мог бы найти на свободном рынке что-нибудь получше. А теперь у него не осталось никакой надежды на то, что он когда-нибудь покинет свою жалкую каморку. Через весь потолок была протянута толстая водопроводная труба, которая держалась на крепежных кольцах. Анрик лежал, не сводя глаз с этих креплений, напоминавших наручники. Такое зрелище как нельзя лучше соответствовало его настроению.

Несчастье Анрика не сводилось к банальной неудаче. В любом случае, крыша над головой у него была, да и голодная смерть ему не грозила. Как всякий гражданин Глобалии, он имел право на пожизненное пособие, именовавшееся «минимумом, необходимым для процветания». Но там, в кабинете Стайперса, молодой человек утратил нечто куда более ценное: возможность воображать свое будущее по собственному вкусу. Анрик всегда мечтал о благородных битвах, в которых он станет самоотверженно сражаться за правду, защищать обиженных, бороться с несправедливостью и невежеством. И вот теперь, когда он наконец сумел показать себя с самой лучшей стороны, его так жестоко наказали за проявленную смелость.

В чем же он провинился? Анрик не переставал об этом думать. Может быть, он выдвинул необоснованные обвинения? Временами он даже был готов признать это. Ведь, в конце концов, найденные им доказательства выглядели не слишком убедительно. Кто поручится, что тот свидетель действительно сидел рядом с заминированной машиной, даже если множество обескураживающих подробностей вроде бы подтверждало эту версию? Не мог Анрик доказать и того, что автомобиль действительно принадлежал Социальной безопасности. А даже если и так, машину вполне могли украсть или специально оставить на крыше отметку, чтобы навести полицию на ложный след.

Но в другие минуты, пытаясь понять, за что его так унизили, Анрик возвращался к главной проблеме. Ведь Стайперс обвинил его вовсе не в ошибке. Он не стал ни обсуждать, ни опровергать аргументы молодого журналиста. Единственное обвинение состояло в том, что Анрик позволил себе думать не так, как все. Стайперс не допускал и мысли, что Анрик имеет право искать правду, если эта правда отличается от мнения властей. Всякий раз, приходя к такому выводу, молодой человек начинал весь трястись от негодования. Лицо его перекашивалось, подбородок дрожал, бородка напоминала громоотвод, исхлестанный ударами молнии, и Анрик изо всех сил сжимал костлявые кулаки.