Ванесса Диффенбах - Язык цветов

– Почему у тебя нет друзей? – спросила я.

Слова вылетели сами собой. Всю неделю я смотрела, как Элизабет с угнетенным, подавленным видом руководит сбором урожая, а сейчас, увидев ее за кухонным столом одну и такую одинокую, прямо и выпалила все что на уме.

Элизабет взглянула в мою сторону, тихо встала и вылила содержимое своей тарелки в кастрюлю с супом. Потом взяла спичку и зажгла голубое кольцо пламени под ней.

– А у тебя почему нет? – спросила она, поворачиваясь ко мне.

– Они мне не нужны. – Кроме Перлы, которая теперь, кажется, возненавидела меня с тем же пылом, что и я ее, я знала лишь детей из класса, которые обзывали меня детдомовкой, и эта кличка так прилипла, что даже учительница уже не помнила моего настоящего имени.

– Но почему? – допытывалась Элизабет.

– Не знаю, – раздраженно ответила я. Но я знала.

За нападение на водителя автобуса меня на пять дней отстранили от занятий, и впервые в жизни я не чувствовала себя ужасно. Я была дома, с Элизабет, и никто мне больше не был нужен. Каждый день она следила за сбором винограда, подсказывая работникам, какой поспел, а какому нужны еще день-два на солнце. Я ходила за ней как хвост. Она кидала виноградины мне в рот, а потом себе, и с ходу называла цифры, означающие степень зрелости: 74/6, 73/7, 75/6. А когда мы находили спелую гроздь, велела мне запомнить ее вкус. Точное соотношение было такое: сахар – 75, танины – 7. Это идеально спелый виноград для вина, вкус которого не сможет распознать ни автомат, ни непрофессионал. К концу недели я прожевала и выплюнула виноградины почти с каждой лозы, и цифры стали возникать чуть ли не до того, как ягоды попадали в рот, словно язык просто считывал их, как номер на почтовой марке.

Суп начал закипать, и Элизабет помешала его деревянной ложкой.

– Сними ботинки, – приказала она. – И умойся. Суп горячий.

На столе были две тарелки и две буханки хлеба размером с дыни. Я разорвала хлеб пополам и стала отламывать куски белого мякиша и окунать их в дымящийся бульон.

– У меня был друг, – проговорила Элизабет. – Моя сестра. У меня была сестра, работа и первая любовь, и во всем мире мне не нужно было больше ничего. А потом вдруг осталась лишь работа. Тому, что я потеряла, было невозможно найти замену. И вот я каждую минуту своей жизни посвящала тому, чтобы мое дело стало успешным, чтобы вырастить самый лучший виноград в регионе. Я поставила перед собой амбициозную цель, и на ее осуществление потребовалось столько времени, что ни минуты не осталось на то, чтобы размышлять о потерянном.

Но когда Элизабет взяла меня к себе, все изменилось. Я была постоянным напоминанием о семье, о любви. Я подумала – не жалеет ли она о своем решении?

– Виктория, – вдруг спросила она, – ты здесь счастлива?

Я кивнула, чувствуя, как заколотилось вдруг сердце. Мне и прежде задавали этот вопрос, но за ним всегда следовало что-то вроде: потому что если бы ты была счастлива, то понимала бы, как тебе повезло здесь оказаться, и не вела бы себя как неблагодарная маленькая тварь. Но когда Элизабет улыбнулась, ее лицо выражало лишь облегчение.

– Хорошо, – сказала она. – Потому что я рада, что ты со мной. Между прочим, я даже не хочу, чтобы завтра ты возвращалась в школу. Дома с тобой так хорошо – ты немного раскрылась. Впервые за все время тебя что-то заинтересовало, и хоть я слегка и ревную тебя к винограду, приятно видеть, как ты тянешься к чему-то.

– Ненавижу эту школу. – Сглотнув комок, я рассказала ей, как они меня обзывают, сказала, что школа точно такая же, как все, куда я раньше ходила, где меня отделяют от всех, приклеивают ярлык, а потом только смотрят и ничему не учат.

Доев последний кусок хлеба, Элизабет отнесла свою тарелку в раковину.

– Тогда завтра же заберем тебя оттуда. Дома выучишь гораздо больше, чем в этой школе. Достаточно ты настрадалась, на одну жизнь хватит. – Она вернулась за стол, взяла мою тарелку и налила добавку до краев.

Я была так счастлива, что доела вторую тарелку, а потом и третью, и все равно не ощутила никакой тяжести, лишь легкость, которая закружила меня и заставила взлететь по лестнице и опуститься на кровать.

Мои фотографии были ужасны. Они оказались так плохи, что я отнесла это на счет экспресс-фотолаборатории, где их напечатали всего за час, и отдала пленку в профессиональную студию. На печать ушло три дня, и, когда я забрала снимки, лучше они не стали. А стали хуже. Мои ошибки были более заметны, нерезкость серо-белых пятен на мутном фоне стала более явной. Я бросила снимки в канаву и села на тротуар рядом с фотолабораторией, чувствуя себя неудачницей.