Ванесса Диффенбах - Язык цветов

Я не знала, какой цветок обозначает желание.

– А что за цветок?

– Жонкилия, – сказал Грант. – Разновидность нарцисса. Дикорастущий цветок из южных штатов. У меня есть несколько луковиц, но зацветут они только весной.

До весны еще несколько месяцев. Непохоже, что Аннемари будет ждать так долго.

– А другого способа нет?

– Можно ускорить рост луковиц в теплице. Обычно я этого не делаю; эти цветы так прочно ассоциируются с весной, что до конца февраля на них нет спроса. Но можем попробовать, если хочешь.

– И долго это будет?

– Недолго, – ответил он. – Зацветут к середине января.

– Я спрошу, – сказала я. – Спасибо. – Я поднялась и собралась уйти, но Грант коснулся моего плеча. Я обернулась.

– Как насчет сегодняшнего вечера? – спросил он.

Я вспомнила о цветах, его фотоаппарате и своем справочнике.

– К двум управлюсь.

– Я за тобой заеду.

– Я буду голодная, – сказала я уже на ходу.

Грант рассмеялся:

– Знаю.

Когда я сказала Аннемари, что ее букет будет готов в январе, та была не огорчена, а скорее рада. Январь – прекрасно, сказала она, январь ее более чем устраивает. В праздники вечно суматоха, и месяц пролетит – не заметишь. Она дала мне свой номер телефона, покрепче завязала пояс, запахнув плащ, и вышла из лавки вслед за Бетани, которая уже успела убежать вперед на полквартала. Я сделала ей букет из ранункулюсов.

Грант пришел рано, как и неделю назад. Рената пригласила его в лавку. Он сидел за столом, глядя, как мы работаем, и ел карри с цыпленком из дымящегося пластикового контейнера. Второй, закрытый, стоял рядом. Когда я закончила корзины для стола, Рената сказала, что отпускает меня.

– А бутоньерки? – спросила я, заглядывая в коробку, где штабелями были уложены букеты подружек невесты.

– Сама сделаю, – ответила она. – Времени еще много. А ты иди. – Она махнула рукой, чтобы я быстрее уходила.

– Можешь поесть здесь, – сказал Грант и дал мне пластиковую вилку и салфетку.

– Лучше в машине. А то начнет темнеть.

Рената с любопытством взглянула на нас, но не стала допытываться, чем мы собираемся заниматься. Таких деликатных людей, как она, я никогда не встречала и, направляясь к двери, почувствовала к ней что-то вроде нежности.

По пути к дому Гранта от карри и нашего дыхания стекла в машине запотели. Мы ехали в тишине, слушая лишь ровный гул стеклообогревателя. На улице шел дождь, но небо прояснялось. Когда Грант открыл ворота и проехал мимо дома, оно стало голубым. Он пошел за фотоаппаратом, и, к своему удивлению, я увидела, что вошел он не в дом, а в квадратное трехэтажное здание.

– Что это? – спросила я, когда Грант вернулся.

– Водонапорная башня, – ответил он. – Я ее обустроил для жилья. Хочешь зайти?

– Свет, – ответила я, глядя на солнце, которое уже снижалось над горизонтом.

– Да.

– Давай потом.

– Ладно. Поучить тебя еще? – спросил он, сделал шаг мне навстречу и надел ремешок фотоаппарата мне на шею. Его руки и ремешок скользнули по моему затылку.

Я покачала головой.

– Выдержка, диафрагма, резкость, – проговорила я, вращая колесики и повторяя слова, которым он научил меня неделей раньше. – Сама научусь.

– Ладно, – ответил он. – Я в дом пойду. – Повернувшись, он пошел к башне.

Я подождала, пока на третьем этаже зажжется свет, и лишь потом углубилась в сад.

Я решила начать с белой розы – для начала идеально. Присев на корточки под цветущим кустом, достала из рюкзака чистый блокнот. Буду учиться фотографии, отмечая свои успехи и неудачи. Если на следующей неделе проявлю пленку и пойму, что лишь одна фотография получилась хорошей, мне надо знать, что я сделала правильно, чтобы снимок удался. Я написала на листке цифры от одного до тридцати шести.

В меркнущем свете я фотографировала один и тот же полураскрывшийся белый бутон, а затем описательно, нефотографическими терминами фиксировала значения экспонометра и точное положение различных колесиков и рычажков. Записывала глубину резкости, угол положения солнца и теней. Измеряла расстояние от объектива до цветка длиной ладони. Когда свет и пленка кончились, я остановилась.

Грант сидел за кухонным столом. Дверь в башню была открыта; внутри стоял такой же холод, как снаружи. Солнце скрылось, и с ним ушло тепло. Я потерла ладони друг о друга.

– Чаю? – спросил Грант. В руках у него была чашка, от которой поднимался пар.

Я вошла и закрыла дверь:

– Да, пожалуйста.

Мы сели за старый стол для пикников, точно такой, как на улице. Он стоял у маленького окна, из которого вся ферма была видна как на ладони: поросшие цветочным ковром холмы, сараи, теплицы и брошенный дом. Грант встал и поправил крышку на рисоварке, которая плевалась жидкостью через маленькое отверстие. Он открыл шкаф, достал соевый соус и поставил его на шатающийся стол.