Ванесса Диффенбах - Язык цветов

– Ужин почти готов, – сказал он. Я взглянула на плиту. Кроме риса, ничего не было. – Показать тебе, что у меня тут?

Я пожала плечами, но встала.

– Здесь кухня.

Шкафы были светло-зеленые, а столешницы – из серого пластика с серебристыми полосками. Доски для резки не было, и вся поверхность столов покрылась царапинами от ножа. Еще здесь была допотопная бело-хромовая газовая плита с откидной полкой, на которой стояли пустые вазы из зеленого стекла и лежала одна деревянная ложка. На ней был белый ценник с выцветшими цифрами, что навело меня на мысль, что ложкой или никогда не пользовались, или ни разу ее не мыли. В любом случае, пробовать готовку Гранта не хотелось.

В углу была черная металлическая винтовая лестница, уходившая в маленький квадратный люк в потолке. Грант полез наверх, а я за ним. На втором этаже была гостиная, такая тесная, что в ней умещались лишь двухместный оранжевый диван с бархатной обивкой и книжный шкаф от пола до потолка. Открытая дверь вела в ванную, выложенную плиткой, с ванной на кривых ножках. Телевизора и радио не было. Даже телефона я нигде не видела.

Грант вернулся на лестницу и провел меня на третий этаж, от стены до стены застеленный толстым поролоновым матрасом. Кое-где простыни сбились, и был виден крошащийся поролон. В двух углах была одежда: в одном аккуратно сложенная, в другом – сваленная кучей. На месте подушек лежали стопки книг.

– Моя спальня, – проговорил Грант.

– А где ты спишь? – спросила я.

– В центре. Обычно ближе к книгам. – Он прополз по матрасу и включил торшер. Держась за перила, я спустилась на первый этаж.

– Хорошо у тебя, – сказала я. – Тихо.

– Мне так нравится. Тут забываешь, где находишься. Понимаешь меня?

Я понимала. В водонапорной башне, при полном отсутствии автоматических и цифровых приборов, легко было забыть не только о месте, но и об эпохе, в которой мы жили.

– У меня дома внизу всю ночь репетирует панк-группа соседки, – заметила я.

– Ужас!

– Правда, ужас.

Он подошел к столу и разложил горячий клейкий рис по глубоким керамическим мискам. Протянул мне миску и ложку. От еды я сразу согрелась, и кроме того, рис оказался гораздо вкуснее, чем я ожидала.

– У тебя есть телефон? – спросила я, оглядываясь. Я думала, что в современном мире только у меня нет средства связи. Грант покачал головой. Я продолжала: – А другие родственники?

Он снова покачал головой.

– Отец ушел от нас, когда мне было семь. Вернулся в Лондон. Больше мы ничего о нем не слышали. Когда мать умерла, она оставила мне землю и цветы, больше ничего. – Он проглотил ложку риса.

– Скучаешь по ней? – спросила я.

Грант полил рис соевым соусом.

– Бывает. Скучаю по такой, какой она была, когда я был совсем маленьким. Тогда она готовила каждый вечер, а в школу давала бутерброды и украшала их цветами, которые тоже можно было есть. Но к концу жизни она стала путать меня с отцом. У нее начинался припадок, и она гнала меня из дому. Потом, когда понимала, что ошиблась, извинялась с помощью букетов.

– Ты поэтому здесь живешь? – спросила я.

Грант кивнул.

– А еще я всегда любил одиночество. Никто этого не может понять.

Я понимала.

Грант доел рис и положил себе добавки. Взял у меня пустую миску и положил мне тоже. Мы доедали молча.

Потом он встал, вымыл миску и поставил ее вверх дном в металлическую сушилку. Я сама вымыла свою и сделала то же самое.

– Готова? – спросил он.

– А пленка? – спросила я, взяла фотоаппарат с крючка, куда он его повесил, и протянула ему. – Я не знаю, как ее достать.

Он перемотал пленку и достал ее. Я сунула цилиндрик в карман:

– Спасибо.

Мы сели в фургон и тронулись. Только на полпути к городу я вспомнила о просьбе Аннемари и зажала рукой рот.

– Что? – спросил Грант.

– Жонкилия. Забыли.

– Я ее посадил, пока ты была в саду. В теплице, в картонной коробке, – пока листья не появятся, свет ей не нужен. В следующую субботу можешь посмотреть, как она там.

В следующую субботу. Словно свидание назначил. Я смотрела, как Грант ведет машину; его профиль был решительным, и он не улыбался. В следующую субботу я могу посмотреть на жонкилии. Простая фраза, но она меняла все так же кардинально, как и второе значение желтой розы, обнаруженное в справочнике.

Ревность, измена. Одиночество, дружба.

Когда я пришла ужинать, на улице уже стемнело. Но в доме было светло, и через освещенный дверной проем я увидела Элизабет, которая сидела за кухонным столом одна. Она сварила куриный суп, и его запах настиг меня еще на виноградниках, притянув домой как на аркане. Она сидела, согнувшись над тарелкой, словно рассматривала свое отражение в бульоне.