Клаудио Магрис - Другое море

Энрико скользит взглядом по седлу, слишком узким ботинкам, денежным счетам, которые приехал забрать. Жаль, что он не нашел, как на последней и предпоследней почтовых станциях, писем от Нино или Петернеля, которые обвиняют его в черствости и недомолвках, в том, что он лишь насмехается над ними, можно либо отбиваться от этих упреков, либо забыть про них. Он перелистывает «Диалог о здоровье». Карло закончил его 7 октября, за десять дней до смерти, и Нино переписал его на присланных Энрико листах. «В написанном им, — говорит Нино, — он, как никто другой в мире, смог выразить словами то, что еще никому не удавалось». Нет, не лучше ли было просто оставаться всем вместе, чтобы дискутировать на чердаке и чтобы никто из них, возможно и Карло тоже, не занимался писаниной?

Этот тонкий диалог захватывает Энрико как ветер, иногда неожиданно берет за сердце, и у него перехватывает горло. Он глубоко вздыхает, перелистывает страницы, перечитывает места, где его имя, Рико, упоминается столько раз. В этой книжечке Карло вкладывает ему в уста истину, заставляя твердо и решительно заявлять об убежденности и осуждать самоубийство, страх перед жизнью и смертью. На этих своих последних страницах Карло представляет Энрико свободным человеком, дела которого свидетельствуют «ты есть» и который испытывает наслаждение лишь потому, что существует, не боясь и не желая ничего, ни жизни, ни смерти, всегда, в любой, даже в свой последний час.

Энрико поджаривает кусок утки, наблюдая, как растворяется в воздухе скудный дым костра. На какое-то мгновение он чувствует себя счастливым тем счастьем, что приходит и уходит. Когда оно исчезает, оцепеневшее и отяжелевшее небо опускается вниз. Он пытается прочесть те слова, реплики Рико в диалоге, услышать, как они звучат в его устах. Почему Карло не поступил иначе и не предоставил Нино озвучивать убежденность, отведя тому роль человека, выслушивающего и воспринимающего сказанное? Да, за Энрико признается способность уходить от шума общества, пустой болтовни рабов, что выхваляются друг перед другом, чтобы создать впечатление, что они свободны. Не теряют же жизни, пытаясь схватить ее за шиворот, не устраняют же собственной тени, оборачиваясь, чтобы разглядеть ее, он твердо это усвоил, Карло может быть спокоен. Пусть солнце играет и с его тенью, если ему так нравится, удлиняя или укорачивая или же изменяя ее форму. Он оставит тень в покое, пусть она пропадет и исчезнет, когда солнце скроется.

Но почему все же Рико, а не Нино? Яркий свет озарения вспыхивает внутри него: лампада Карло погасла не из-за нехватки, а благодаря избытку масла, перелившегося через край. Этот свет зажег Карло изнутри, но, выйдя наружу, он рассеялся, блеснув отдельными вспышками и исчезнув. Сердце стучит в темноте, ослепленная солнцем птица влетает в пещеру и, блуждая во тьме, бьется крыльями об острые выступы стен.

Страницы ложатся на землю. Энрико накрывает их камнем, чтобы они не разлетелись прочь, может, и лучше было бы, если бы они рассеялись по ветру. В задаче, взваленной Карло на его плечи, содержится двусмысленность, но разгадывать эту загадку слишком поздно, тут, разумеется, значение имеет смерть, она не обладает властью над истиной, но вершит суд над всеми недомолвками и несуразицами, уйти от которых невозможно. Люди тоскуют не из-за того, что умирают, сказал Карло, они умирают, потому что тоскуют.

Он рассматривает рисунок, набросанный Карло в диалоге, четыре круга, что, пересекаясь, создают накладывающиеся друг на друга сектора. Налево, в круге счастья, расположенном как бы на западе, имеется внутренний сектор свободы, сектор самодостаточности, там, внутри, в белом пространстве, и находится Энрико. Но кривая, что закрывает это пространство, продолжается дальше и образует другой круг, внизу, на южной стороне наброска, круг смерти. Самодостаточность, свобода — это промежуточный сектор, входящий в оба других круга, в круг счастья, основывающийся на бытии и пользе, где ничего не требуется, так как все есть, и в круг смерти, в котором тоже ничего не требуется, так как там ничего нет.

Энрико смотрит на кривой изгиб горизонта, на движущийся, но все еще различимый край стада, на кусок земли, накрытый деревянными шестами, что принадлежит снаружи прерии, а изнутри лачуге, повсюду в мире границы разделяют и соединяют многие столь разные вещи. Карло, вероятно, ошибся, Энрико находится на границе, как и в Гориции, но сам не знает, с какой стороны, в каком круге, в юго-восточном круге счастья или же в северо-восточном круге смерти. Столько раз, когда они ходили гулять по лесам в сторону Фриули, они умудрялись заблудиться и не знали, пересекли ли, не заметив этого, границу с Италией и не находятся ли уже на другой стороне. Карло советует ему вернуться обратно и принадлежать со своей свободой к светлому кругу счастья и бытия, он даже приказывает ему на этих страницах стать вожаком всех других и во имя себя самого вести их туда.