Аллаверды Хаидов - Мой дом - пустыня

Когда Кучеренко снова попросил у него совета и содействия, Аллакули ответил отказом.

Командиру потом объяснили, что охотник — человек себе на уме, замкнутый и корыстный, видимо, задаром ничего не станет делать. Кучеренко вознегодовал:

— Мои бойцы всем жертвуют во имя революции н никакой мзды не требуют! А он свободу получит, неужели это малая плата?

— Не обижайтесь, — сказали ему, — такой человек. Никогда не поможет соседу зерно обмолотить, не говоря же о чем ином. Кучеренко рад был и заплатить мздоимцу, да нечем было. Пришлось отказаться от мысли воспользоваться услугами Аллакули. Отряд вновь отправился в Кизыл-кумы с добровольными помощниками. Решили не возвращаться, пока не найдут басмачей, каждый кустик, каждый бархан осмотрят. Не могли же они испариться, в самом деле!

Шаг за шагом, километр за километром, приглядываясь, прислушиваясь, принюхиваясь, двигался отряд, расспрашивая встречаемых в пути чабанов и чолуков, и обнаружил-таки стоянку басмачей.

Бандиты почуяли преследователей. Когда отряд Кучеренко приблизился к Одинокому Деду, только пыль клубилась вдали. Началась погоня — от колодца к колодцу, от сардобы к сардобе. За три дня отряд основательно вымотался, но и басмачи, как видно, «иссякли», во всяком случае, возле колодца, вырытого в узкой лощине, они залегли и приняли бой. Однако перестрелка длилась недолго. Когда появились раненые, басмачи побросали винтовки и сдались.

Взгляд Кучеренко остановился на фигуре человека, который один стоял, не поднимая рук. Приглядевшись, командир узнал Аллакули.

— Так вот ты с кем, охотник! — гневно воскликнул он.— Басмач!

Но, подойдя, увидел, что у того руки скручены за спиной. Аллакули стоял, свесив голову на грудь. Какая-то догадка мелькнула в уме командира, он пожалел о своих словах. Развязал охотнику руки.

Среди пленных не оказалось Сапы-мирахыра. Никто не видел, куда он делся, а может, кто и видел, да молчал.

— Если не найдем главаря, считайте, что и победы не было, — нервничая, говорил Кучеренко.

«Аллах, где он мог отстать от нас? — напряженно думал охотник.— Нет, не отставал, я видел его, когда спускались в эту низину. Вот и конь его».

Вдруг он вскочил и побежал к колодцу.

— Эй, мирахыр, вылезай! Бой окончен, твои люди все до единого сдались красным!

Из колодца глубиной чуть не в двадцать саженей донесся шорох, потом послышался кашель, наконец показалась голова в тельпеке. Сапа поднимался по лестнице, которую мастер колодезного дела соорудил для себя,— приходится ведь чистить и ремонтировать колодцы.

Командир, убежденный, что Аллакули бесплатно и палочки с земли не подымет, сказал ему:

— Товарищ, выбирай — коня тебе, верблюда, оружие? Мы теперь богаты. — И указал глазами на басмаческих скакунов, их новенькие одиннадцатизарядные винтовки.— Ты помог нам ядовитую змею поймать.

Аллакули усмехнулся и качнул головой, но так как командир не отходил и смотрел на него вопрошающе, сказал:

— Дай мне, если можно, портрет твоего падиша... ну, этого... Ленина.

Позже, в селе, командир узнал, что в ночь после их беседы нагрянули басмачи и насильно уволокли охотника с собой, боясь, как бы он их не выдал.

Перевод Н. Желниной.

Только что жаром дышало пламя, почти невидимое в полдень, а остался от костра белый пепел, и полдневный ленивый ветер шевелил трескучие угли.

Человек может развести огонь, чтобы приготовить пищу и заварить чай, утоляющий жажду и вселяющий надежду; от знойного солнца найдет укрытие в густой тени чинары, которая с незапамятных времен стоит у подошвы холма. Но это чужой холм и чужая чинара. Человек не волен выбирать родину. Есть на всей земле одно-единственное место — там ты появился на свет, там спят в могилах твои предки, чья мудрость стала притчей и поговоркой. Да, одно-единственное... А если кому-то и пришлось покинуть родину, то хоть и сто лет пройдет, а он будет вспоминать ее и тяжело вздыхать от воспоминаний, в тревожных снах возвращаться туда, где он впервые ступил на землю, сойдя с материнских рук, где даже пыль дорог превращается в чудодейственное снадобье от самых кровавых ран.

Сто не сто, а пятьдесят лет Расул провел здесь — среди холмов, по которым, как по ступеням, можно достичь гор, занимающих полнеба. Но родины ему эти холмы не заменили. Не считал он домом и тот аул, что поставил неподалеку свои приземистые глинобитные постройки, протянул пыльные улочки. Аул назывался Джаранлык, от слова «джаран» — рукав. Такие рукава во множестве промыты стремительными весенними потоками, сбегающими с гор. За горами лежала земля его отцов. Но туда дороги Расулу не было.