Алексей Белянинов - Непредвиденные обстоятельства

— Я в атаку не ходил,— сказал Костя,— но, бывало, наш орудийный расчет — к немцам чуть ли не вплотную. Старший сержант Васютин, так он любил вое больше прямой наводкой. Я о нем подумал, когда мы сейчас пили за тех, кто остался там.

Они вернулись к девушкам и снова сели за стол. «А помнишь? А ты помнишь?..» Этому не было конца, и хотя все всё отлично помнили, но им доставляло особое удовольствие вместе вспоминать то, что было.

Марина собралась уходить.

— Посиди еще, куда ты?— попросила ее Люда.

— Нет, пора. У меня дома есть одно дело, и надо кое-что собрать, если мы всерьез собираемся завтра в Мардакяны.

— А ты что думала, мы шутки шутим?— сказал Володька.

Костя подумал, что надо, наверное, проводить ее. Надо или не надо? Очень давно прошли времена, когда это разумелось само собой. И Костя не знал, как быть.

На помощь пришла Люда:

— Ты что ж стоишь, рыцарь? Проводи Марину.

— Нет, зачем же, я на троллейбусе — от вас и прямо до дома,— сказала Марина, но не очень уверенно. Костя вышел в коридор. Люда — за ним.

— Иди,— торопливо шепнула она.— Иди, чудак ты человек!

Костя не ответил. Смешная Люда! Такая же восторженная... Неужели ей до сих пор кажется, что десятиклассник Костя влюблен в свою одноклассницу и соседку по парте Марину?

Марина и Володька появились в коридоре,

— Ты возьми ключ, Костя,— сказал он.— На тот случай, если мы ляжем.

— Вот радушный хозяин!— вмешалась Люда.

— Я бы обиделся, если бы Костя считал себя каким-то гостем. Какие к черту хозяева, гости, когда речь идет о нас, о таких старых друзьях?

Проспект Кирова... А когда-то раньше —Большая Морская... Вдоль тротуаров светились молочно-белые шары фонарей, горели разноцветные огни рекламы — красные, зеленые, фиолетовые, синие. Небо над городом, озаренное огнями, казалось рыжим.

— Ты где теперь живешь?— спросил он.

— Там же, у тетки.

— Помирились?

— Да, она очень одинока. И поняла, что я стала взрослой.

— Пешком пойдем?

— А ты не устал с дороги?

— Нет, я даже рад буду пройтись.

Они свернули на Торговую, и когда надо было снова ступить на тротуар, Костя крепко взял Марину под руку.

—— Мы с тобой весь вечер молчим об одном и том же,— сказал он.— То, что было, было очень давно, когда мы были детьми. С тех пор мы повидали много такого, о чем и не подозревали, когда вот так лее бродили с тобой. Помнишь?

— Помню,

Было уже поздно. Костя усмехнулся. Он подумал, что редкие прохожие наверняка принимают их за влюбленную парочку.

— Я скажу тебе правду,— продолжал он.— Я долго не мог сломать в себе это. Все же сломал. Но ведь у нас с тобой много такого, что ты не можешь стать для меня совсем чужой.

Он замолчал. Если она опять ответит односложно, нечего и поднимать весь этот разговор. За вечер Марина ни разу ни о чем не спросила его. Так не лучше ли продолжать делать вид, что им не о чем разговаривать?

— И ты тоже...

О чем это она? А-а, в ответ на его слова, что она не может стать чужой для него.

— Я много раз собиралась написать тебе...— Марина заговорила.— Когда работала в госпитале и потом, когда уже училась в университете. И всякий раз не знала, что писать. Мои радости и мои горести были очень далеки от тебя. Тебе только больно было бы читать. Я очень любила мужа.

— Любила?— спросил Костя,

— Он же убит! Они добирались в Москву, ка парад Победы. И по дороге их обстреляли какие-то недобитые сволочи. Погибло семеро, семеро из семнадцати.

— Я не знал этого... Я знал только, что у тебя сын,

— И сына нет. Дифтерит его задушил, и ничего на осталось мне от Мити, кроме старой фотографии, еще довоенной.

— Я не знал...— повторил Костя и понял, что совсем не то говорит. Лучше уж молчать.

Они сами не заметили, что идут теперь медленнее. Он выждал какое-то время, чтобы дать ей справиться с чужими для него воспоминаниями. Они миновали Книжный пассаж, вышли на улицу, огибающую «Парапет»,— к этому скверу в самом центре города долго из могло привиться новое название.

— Послушай, Марина,— сказал он,— мне было неловко спрашивать у Володьки. Кто их там знает в этом отношении...

— О Левке Ольшевском?— как прежде, поняла она.

— Да, о нем. Когда я — уже из Алма-Аты — ушел на фронт, у нас переписка оборвалась,

— Он жив, слава богу. Служит в Германии и никак не может добиться демобилизации. Если хочешь, я достану его адрес.

— Достань, обязательно достань, А ты знаешь,— внезапно для себя проговорил он,— можно так идти очень долго и не знать, придешь ли...