Кормак Маккарти - Кровавый меридиан

Пятнадцатого августа американцы уехали. Неделю спустя от партии перегонщиков скота стало известно, что они окружили городок Кояме в восьмидесяти милях к северо-востоку.

Несколько лет назад Гомес со своей бандой обложил Кояме ежегодной данью. Когда в городок въехал Глэнтон со своими людьми, их встретили, точно святых избавителей. Женщины бежали рядом с лошадьми, стараясь дотронуться до сапог всадников, совали им всевозможные подношения, пока сёдла у всех не оказались загружены арбузами, выпечкой и связанными курами. Три дня спустя, когда они уезжали оттуда, улицы были пусты, и ни одна собака не провожала их до ворот.

Двигаясь на северо-восток, они добрались до городка Пресидио на границе с Техасом, перевели лошадей вброд и, мокрые, проехали по улицам. Здесь, на этой земле, Глэнтон подлежал аресту. Он выехал один в пустыню и сидел там в седле, и все — он, его конь и пёс — смотрели на волнистые, покрытые мелкими кустиками холмы цвета розового перца, на горы, на край низкорослых кустарников и дальше, на расстилавшуюся равнину, где в четырёхстах милях к востоку у него были жена и ребёнок, которых он никогда больше не увидит. Перед ним на окаймлённой песчаной вымоине вытянулась его тень. Но он за своей тенью не последовал. Он снял шляпу, подставив голову прохладному вечернему ветерку, через некоторое время надел её, повернул коня и поехал назад.

Уже не одну неделю они прочёсывали пограничную полосу, пытаясь выйти хоть на какой-то след апачей. Развернувшись на равнине в боевые порядки, они двигались, постоянно что-то уничтожая, словно им уготовано было разделять мир, лежавший у них на пути, на то, что было, и на то, чего уже никогда не будет, и оставлять за собой на земле обломки и того и другого. Всадники-призраки в накатывавшихся волнах зноя, бледные и безликие от пыли. Помимо всего прочего, они, казалось, действовали абсолютно сами по себе, словно некая первобытная, условная, неупорядоченная сила. Словно существа, которые вызваны из вселенской тверди — безымянные, похожие на собственные тени — и которым назначено скитаться ненасытными, обречёнными и бессловесными воплощениями ужаса по диким пустынным пространствам Гондваны во времена, когда ещё не было имён и всякий был всем.

Они били дичь на мясо и реквизировали всё необходимое в деревушках и на фермах, через которые проезжали. Однажды вечером, когда уже показался городок Эль-Пасо, они посмотрели на север, где зимовали хиленьо, и поняли, что не пойдут туда. В ту ночь они расположились лагерем у резервуаров Уэко, естественных каменных впадин в пустыне. В окрестностях было немало укромных мест с древними наскальными рисунками, и вскоре судья уже срисовывал в свою книгу те, что хотел забрать с собой. Помимо образов людей и животных, изображений охоты, встречались диковинные птицы и загадочные карты, а ещё там были ни на что не похожие конструкции — подтверждение всех страхов человека и всего сущего в нём. Эти высеченные изображения — некоторые ещё сохранили яркость цвета — исчислялись сотнями, и всё же судья уверенно ходил среди них, отыскивая именно то, что нужно. Когда он закончил, было ещё светло, и он вернулся на один из каменных выступов, уселся там и ещё некоторое время рассматривал проделанную работу. Потом поднялся и обломком кремнистого сланца стал скатывать один из рисунков, пока на камне не остались лишь следы сколов. Затем взял свою книгу и вернулся в лагерь.

Наутро они двинулись на юг. Говорили мало и даже не ругались между собой. Через три дня они наткнутся у реки на лагерь мирных индейцев-тигуа и перебьют всех до единого.

За день до этого они сидели вокруг костра, шипевшего под несильным дождём, отливали пули и нарезали пыжи, словно судьбу аборигенов уже определило нечто иное. Словно она, эта судьба, начертана на камне и всякий, имеющий глаза, может её прочесть. В их защиту не выступил никто. Тоудвайн и малец поговорили между собой, и когда на следующий день в полдень отряд выступил, они шли рысью рядом с Баткэтом. Ехали молча. Эти сукины дети никому ничего плохого не сделали, произнёс Тоудвайн. Вандименец повернулся к нему. Посмотрел на сине-багровую татуировку из букв на лбу, на прилизанные сальные пряди, свисавшие с безухого черепа. Взглянул и на ожерелье из золотых зубов на груди. И они поехали дальше.

В косо падавших лучах догоравшего дня они приблизились к убогим шатрам с наветренной стороны по южному берегу реки, где уже чувствовался дым от костров, на которых готовили еду. Когда залаяли первые собаки, Глэнтон пришпорил коня, отряд вылетел из-за деревьев и помчатся через высохшие кусты. Лошади напряжённо тянули вперёд длинные шеи и неслись в пыли, как гончие, всадники нахлёстывали их, и они мчались в сторону солнца, и на его фоне, оторвавшись от своих занятий, застыли плоские силуэты женщин, которые лишь через мгновение смогли полностью осознать, что эти окутанные пылью, с грохотом надвигающиеся на них адские создания — реальность. Они стояли, окаменев, босоногие, в крестьянской одежде из небелёного полотна. Они прижимали к груди черпаки, которыми мешали варево в котлах, и голых детей. Прозвучали первые выстрелы, и с десяток женщин, скорчившись, упали.